— Я хочу устранить этого колдуна, — тихо сказал мэр. — Он очень опасен. Согласно имеющимся у меня сведениям… Впрочем, вам это неинтересно. Так вот. У нас есть возможность раз и навсегда покончить с Танаделем, не прибегая к силовым методам. Вы поняли, о чем я?
— Чего уж не понять. — Архиерей поник своей гордой и величавой головой, лицо его было бледно. — Вот каков ваш расклад: протоиерей Емельян открыто сообщает, что сражаться будет, но переменяет место сражения. С Желтого мыса на Всех-святский собор. Я не стану сейчас говорить, как преступно и непотребно устраивать поединки в Божьем храме, вам все равно не понять, что такое святость места сего… Столь неприятный вам чернокнижник ничтоже сумняшеся приходит во Всех-святский собор. Он ведь уверен в своей силе и не подозревает подвоха. И в соборе…
— Да, — радостно улыбнулся мэр. — Именно.
— В соборе Всех Святых мы храним драгоценный Ковчежец. Для нас он — радость несказанная, а для таких, как вы, — страх и смертный ужас. Благодатная сила, заключенная в Ковчежце, является огнем попаляющим для всякого, кто хоть сколько-нибудь связан с чародейством или богопротивным духовным нечистоплотием, — продолжал архиерей, словно не слыша реплик мэра. — Вот вы и хотите устранить неугодного чернокнижника не своими колдовскими руками, а при помощи Божией благодати…
— Конечно. — Мэр снова осклабился. — И что же в том плохого? Наоборот, разве не будет это действо еще одним доказательством силы вашего Бога и слабости нашего чародейства? Разве вам это невыгодно?
— Не нужны нам такие… доказательства, — сказал архиерей, будто камень в воду бросил — пошли вокруг расходиться круги гнева и печали. — Вы ведь, господин мэр, политику делаете, а не о вере заботитесь!
— Я вас не понимаю…
— Прекрасно понимаете! — взорвался архиерей. — Ведь все будут знать, что именно по требованию протоиерея Емельяна колдун пошел в собор Всех Святых! И значит, протоиерей намеренно это подстроил и погубил колдуна! И разве тогда не ополчатся
— Зачем же на
— А его семья, а его сын, который перешел дорогу дочери колдуна? С ними как?
— Что-нибудь придумаем, слово мага! — бодро пообещал мэр.
— Нет, — спокойно и веско уронил архиерей.
— То есть что значит «нет»? Вы не согласны?
— Не согласен, — ответил архиерей. — Я своего священника на растерзание не дам. Устраняйте вашего колдуна собственными… силами.
И владыка Кирилл, грозно шелестя рясой, удалился в свои покои, давая понять, что аудиенция закончена.
Мэр скривился и пробормотал:
— Я тебе это попомню…
Но как ни кривись, как ни злобствуй, а решать что-то надо с Танаделем. К тому ж и до полуночи не так уж далеко. Раздосадованный Изяслав Радомирович вышел от архиерея, проводил взглядом гаснущее где-то на середине реки солнце, вздохнул. Красиво бывает в городе Щедром августовской порой, когда раскаленное лето уже взяло с людей дань загарами да купаниями, а осень еще не вымостила скучливую свою дорожку в малахитовые и раззолоченные боры, ельники и рябинники. Река Выпь словно серебряным языком вылизывает мохнатые, заросшие густой травой берега — будто заботливая и разнежившаяся кошка своих котят. С огородов тянет запахами прогретой земли, картофельной ботвы, смородинного листа и наливного антоновского яблока. На луговинах и опушках пасутся коровы, бродят истомно, глядят в вечереющее небо кроткими глазами, стряхивают с атласных боков обленившихся от сытой вольготной жизни слепней… Местная знаменитость, пастух Киря, расположился на малом стожке, наигрывает на губной гармошке и делает, подлец, это таково талантливо, что слеза просится и душа нежится. Ах, хорошо! Ах, греза!
Стряхнул эту грезу с себя мэр Торчков и пуще прежнего задосадовал и запечалился. Нынешний вечер не удался ни с какой точки зрения. Пейзаж испортила саранча, коров хозяйки попрятали по сараям да загонам, да и пастуха Кири с его гармошкой отнюдь не было слышно. Лишь солнце, неизменное солнце окрашивало ровные воды Выпи в кровавые тона, делало пейзаж чужим и. тревожным.
И тут, словно подтверждая внутреннюю тревогу мэра, откуда-то с берега раздался истошный женский визг.
Мэр поспешил туда, чуя недоброе и подсчитывая, насколько падет его рейтинг на грядущих выборах, ежели он незамедлительно не исправит ситуацию. А бабьи голоса (теперь кричало их несколько) надрывались:
— Да что ж это деется!
— Да ить это ж кровь! Кровь натуральная!
— Матушки родные, спасайтеся, последни дни пришли!
— Да куцы же власти смотрят!
Мэр выскочил на бережок. Тут издавна с мостков полоскали белье жилицы ближайшего частного сектора. Теперь эти жилицы, побросав тазы и корыта с бельем, голосили так, что хоть святых выноси:
— Кровь! Кровь!
— Где кровь? — сурово и начальственно обратился к бабам мэр. Но начальственность пропала втуне — бабы находились в такой степени испуга, что вопили невзирая ни на какие лица и только показывали пальцами на реку.
Мэр про себя ругнулся, прошел по шатким, пружинящим мосткам, наклонился над водой. В лицо пахнуло не речной свежестью, а омерзительно густым запахом разлагающейся крови. Мэр опасливо коснулся пальцем плещущейся под мостками жидкости. Палец немедленно окрасился красным. Действительно кровь.
— Это что же? — ни к кому не обращаясь, тихо спросил мэр. — Это он нам казни египетские устраивать вздумал?!
Вытерев палец о ближний лопух (лопух незамедлительно завял), мэр достал мобильник и набрал номер директора водоочистного комбината:
— Михалыч, пневму твою за ногу! Не знаешь, что творится! Делай, что хочешь и как хочешь, но чтоб вода в реке была водой! Исполняй!
Отключил телефон, сурово зыркнул на примолкших баб.
— Власть разберется, — сказал им солидно. А что он еще мог им сказать?
Нет, надо этого Танаделя брать под белы рученьки! И немедленно! Да только как?
Оставалось одно — ждать полуночи и являться в кофейню «Терафим», где несчастному мэру была назначена великим колдуном Танаделем прямо-таки высочайшая аудиенция.
Изяслав Радомирович, хоть и чувствовал себя униженным донельзя, лицо все ж таки сохранял. До половины двенадцатого вечера сидел в своем кабинете, просматривал текущие документы, выслушивал отчеты подчиненных: очистили ли город от саранчи и реку от крови, как насчет восстановления зеленых насаждений… Отчеты были не особенно утешительными, кроме того, злобный журналистик Акашкин успел-таки настрочить пасквильную статейку, критикующую методы управления нынешнего городского головы, и эта статейка, отпечатанная на ярко-желтых листовках, появилась чуть ли не на каждом фонарном столбе. Ладно, Акашкин хоть и подлец, да свой, с ним и после можно разобраться, а покуда есть задачи понасущнее.
Без четверти двенадцать Изяслав Радомирович велел вызвать машину. Секретарша, верная и мудрая Маргуся, смотрела на шефа печально, но с некоторой долей одобрения.
— Вы особенно-то не отчаивайтесь, Изяслав Радомирович, — на прощание сказала она. — У меня по картам в отношений вас прогноз самый благоприятный.
Мэр секретаршу поблагодарил и сел в машину
