Право Света, право Тьмы

— Мне кажется, это ты… гуляешь, — сказал отец Арсений и сам ужаснулся: очень эта фраза была двусмысленной до непристойности.

Ольга отстранилась, внимательно посмотрела на мужа:

— Что ты хочешь сказать? Так, погоди, сама догадаюсь. Ты за мной следил, да? Сеня, как ты мог?

— Вот и мог! — разозлившись, рыкнул дьякон. — Потому что я за тебя волнуюсь, когда ты бродишь неизвестно где!

— Дело все-таки не в этом, — заметила Ольга. — Не в волнении. Думаю, ты просто заметил меня с Вадимом.

— С кем? А, так, значит, он для нас уже Вадим!

— Сеня, никаких „нас“ нет. Вадим — вампир.

— О, это я заметил!

— Значит, действительно следил, — вздохнула Ольга. Отошла от мужа, села на табуретку, принялась разглаживать складки на своем пестром, под хохлому, переднике. — Арсений, это низко.

— Да? А свидания с вампиром — это не низко?!

— Ты не смеешь со мной так! Это были вовсе не свидания, а деловые встречи! — Ольга вскочила с табуретки, метнулась в комнату, потом вернулась и сунула дьякону в руки сложенный вчетверо лист бумаги. — Читай!

— Что это? — не собирался сдаваться дьякон.

— Это письмо от Зои. Да. Что ты так на меня уставился? Вампир Вадим ее давний друг и поклонник, он знает, где Зоя скрывается, и передает мне письма от нее. Это письмо — сегодняшнее. Могу и остальные принести.

— Оля…

— Нет, ты читай, читай, мой драгоценный подозрительный супруг! Отныне нарекаю тебя дьяконом Отелло… Вот! Из-за тебя каша подгорела!

Ольга подскочила к плите, сердито шипя, схватила сковородку и принялась ожесточенно выскабливать из нее пригоревшую кашу. Потом открыла форточку — на кухне от чада стало нечем дышать. Но отец Арсений даже не обратил внимания на эти манипуляции, он читал письмо и одновременно терзался угрызениями совести.

„Здравствуй, милая Олечка, — писала Зоя. — Спасибо тебе за письмо и за советы. Верю, что писала ты от чистого сердца, да и как могло быть иначе, я ведь твое сердце знаю, такие сердца бывают, наверно, у ангелов… Но, Оля, я не могу твоему совету последовать. Ты говоришь, что мне нужно вернуться. Что, скрываясь, я навлекаю подозрения не только на себя, но и на своих родителей. Ведь весь город думает, что в ужасных этих убийствах повинны оборотни. И прежде всего подозревают вервольфов, к которым принадлежит моя семья. Милая Оля, но хоть ты-то знаешь, что чиста я от этих убийств! А я также знаю, что не могли ни мои родители, ни кто-нибудь из Стаи совершить подобные злодеяния. Ты спросишь: отчего во мне такая уверенность? Милая Оля, дело в том, что я, кажется, знаю, кто настоящий убийца. Нет. Не совсем знаю. Пока предполагаю. И мне нужно проверить свое предположение. Для того я пока и прячусь — я слежу за ним. Вот уже несколько дней, что прошли с момента последнего убийства, я буквально не отхожу от своего подозреваемого ни на шаг. Ты не знаешь, но у нас, оборотней, есть хорошее умение — оставаться незамеченными до тех пор, пока мы сами не решим, что нас пора заметить. Итак, я слежу за ним. Я очень страдаю оттого, что не смогла предотвратить совершенные им убийства, но тогда у меня еще даже не было и предположения, что их совершает именно он. Я сначала думала, что виной тому новое „пришествие“ безумных оборотней или это преступление диких рысей — ведь их так много водится в Черном бору… Но теперь я почти уверена в том, что злодеяния творит он. И я слежу за ним, чтобы убедиться в этом и чтобы предотвратить новое убийство, когда он нападет на свою очередную жертву. Но как я молюсь о том, чтобы я ошиблась! Ведь если мои подозрения подтвердятся, пусть и самым фантастическим образом, потому что я не знаю, как достает у него силы совершать такие убийства, — о, как мне будет больно и горько! Милая, милая Оля, когда все откроется, ты поймешь — почему. Одно только скажу: когда мечты разбиваются, они своими осколками больно ранят сердце, так, что оно может и не излечиться от этих ран. Ты опять улыбнешься и пожуришь меня за красивость слов. Но пусть хоть слова мои будут красивы, если так неприглядна моя жизнь.

А ты за меня не бойся. Я хорошо скрываюсь, и в убежище моем благодаря стараниям Вадима, достаточно уютно — до того, что даже можно сочинять стихи. Ты заметила, я каждое письмо к тебе сопровождаю новым стихотворением. Я не хочу, чтобы ты страдала и унывала из-за меня. Ведь Бог милостив. Правда?..

Бог милостив. Быть может, не сейчас
Уйду во мглу, не дописав последней
Своей строки. У правого плеча
Декабрьский ангел замер, как посредник
Между душой и миром. Эта грань —
Не делит больше времени и места.
Бог милостив. Еще моя игра.
Не кончена у пристани небесной.
Отпущено еще страстей и льгот
На этот век. И верю, что еще я
В ликующий пасхальный крестный ход
Смогу войти с зажженною свечою…

Желаю тебе здоровья и благополучия. Понимаю, что сейчас нам всем не до того, но как бы мне хотелось, чтобы мы все встретились и сыграли рождественскую пьесу! Но это опять-таки мечты… С любовью, Зоя“.

Закончив чтение письма, дьякон виновато посмотрел на жену.

— А почему ты мне раньше ни слова об этом не говорила? Устроила партизанщину…

Ольга молчала, насупленно отвернувшись к окну.

— Понял, — сказал дьякон. — Виноват, каюсь. Ну, прости меня, дурака, что гадкое на тебя подумал! Оля…

Дьяконица развернулась, пунцовая от гнева:

— Я тебе расскажу одну историю. Я ее вычитала как раз в одной из твоих семинаристских книжек. Некий монах в монастыре был одержим блудной страстью. И поскольку эта страсть очень его одолевала, то он решил, что и его сосед по келье тоже таков. Мало того. Он решил, что к соседу по ночам ходит блудница. Он стал следить за соседом и все больше убеждал себя в том, что тот нарушает монашеский обет и блудит направо-налево. Однажды ночью этот монах выскочил из кельи и увидел неподалеку нечто темное и шуршащее. Он понял, что это его сосед и блудница развлекаются, вскипел, подскочил к ним и, толкнув ногой, крикнул: „Перестаньте же блудить!“ И увидел, что это просто снопы пшеницы, поваленные друг на друга. Вот что значит разыгравшееся воображение, с его помощью можно обвинить ближнего в самых страшных грехах… Так я теперь думаю: какие же мысли бродят в голове моего мужа, если он мог за одну минуту вообразить, будто я ему изменяю?

— Оля…

— Это значит только одно! Нет, два! Ты совсем меня не знаешь и не любишь!

— Вот неправда, любить — люблю. А знать — действительно не знаю, — покаялся дьякон. — Хотя до сего момента уверен был, что все в тебе мне известно и понятно. Оль, прости.

— Бог простит. И я… В общем, я тоже.

— Гряди ко мне, ма-а-аленькая, — пробасил отец Арсений из самых глубин своего уникального голоса, и Ольга не сдержалась, прыснула. Подошла к мужу, прижалась, совсем пропала в его объятиях. Дьякон шепнул ей в ухо, щекотнул кудрявой бородой: — Олюшка…

— Да ведь нельзя, отец дьякон, — вздохнула она.