нельзя было убирать руки, пока ощущаются эти теплые покалывающие искорки, даже если такой сеанс целительства обойдется ему в половину жизни. Надо было срочно залатать эту предательскую дырку в горле, через которую утекала драгоценная энергия – и слава богу, что утекала она чуть медленнее, чем поступала от обезумевшего врача, иначе Марина ни за что не пришла бы в себя. И надо было держаться, держаться, несмотря ни на что, невзирая на усиливающийся шум в голове и пляшущие черные мушки перед глазами.
– Молодец, доктор-врач! – прохрипел Бандикут, который лежал рядом, приподнявшись на локте и жадно наблюдая, как военврач производит реанимационные мероприятия. Он не мог видеть и ощущать того же, что и Володя, однако понимал, что сейчас рядом с ним происходит настоящее чудо. – Молодец, не бросай ее, вытаскивай, собака такая! Можешь ведь, лишенец!..
Внезапно его глаза закатились, и вредный карла упал на спину. Кровь продолжала расползаться из-под его тела, лицо у него стало совсем белым, словно у французского мима, и лейтенант Рождественский понял, что через несколько минут Бандикут умрет от острой кровопотери.
Володя яростно застонал сквозь зубы. Нашел время подыхать, чертов гном! Нет, он определенно прилагал неимоверные усилия, чтобы достать Железного Доктора до самых печенок. Двоих бионику, даже такому суперталантливому, не вытащить никак.
Военврач уже чувствовал, как серая муть застилает глаза. Спать хотелось смертельно. Даже не спать – тупо вырубиться, с разбегу ухнуть в сон, как в черное облако. У него просто не хватит энергии и сил, не хватит ни на что. Он не был уверен, что ему хватит их хотя бы на то, чтобы спасти Марину. Он гнал от себя предательские, отвратительные мысли о том, что в ее мозге уже могли наступить необратимые последствия – после пятнадцати-двадцати минут клинической смерти тело еще можно вернуть к жизни, но мозг уже никогда не восстановится, и человек превращается в бессмысленный овощ. И все же он должен был попытаться спасти девушку – хотя бы потому, что Бандикут ради этого пожертвовал своей жизнью. Мелкой и никчемной жизнью, надо признать, но черт возьми, до чего же красиво и эффектно он это сделал, маленькая сволочь. Смог бы лейтенант Рождественский так поступить на его месте?.. Нет, сейчас ему ни в коем случае нельзя жертвовать собой, пока у него на руках два пациента. И выбирать придется одного, обоих он не поднимет однозначно. И выбор очевиден. Марина – молодая девушка, ей еще жить да жить, а ты уже старенький старичок, Бандикут. Простая арифметика. Спи спокойно, дружище...
Так рассудил лейтенант медицинской службы Владимир Рождественский.
Однако у Железного Доктора было свое мнение на этот счет.
Не убирая одну руку с горла девушки, другой Железный Доктор дотянулся до коротышки и, кроя его трехэтажным матом, от которого раньше у лейтенанта Рождественского завяли бы уши, с натугой подтащил к себе. Это усилие едва не стоило ему потери сознания, но Володя удержался на самой грани беспамятства. Несколько мгновений он собирался с последними силами, а затем положил ладонь на дыру в скафандре Бандикута, стиснул зубы и разделил поток энергии, направив его в два русла одновременно.
Некоторое время военврачу удавалось подпитывать своей жизненной силой сразу двоих умирающих. А потом он почувствовал, как медленно, но неудержимо проваливается в бездну. Он отчаянно пытался удержаться по эту сторону реальности, хватался за скользкие края вращающейся черной воронки, в которую его засасывало с невероятной мощью, однако непроглядная тьма обморока оказалась сильнее.
Эпилог
Они пролежали под перекрестным огнем минут сорок – всего в паре десятков метров от Барьера. Володя несколько раз приходил в себя и снова терял сознание, потому что пытался одновременно удерживать на этом свете и Бандикута, и Марину – словно два полных ведра воды на вытянутых руках. На них никто не обращал внимания: три трупа, валяющиеся в луже крови, в пылу боя мало кого могли заинтересовать. Однако когда отгремели последние залпы и уцелевшие солдаты Ордена в панике отступили, бросив свое тяжелое вооружение, уничтоженное военными, лейтенант Рождественский в очередной раз пришел в себя. Он ощутил уже знакомый привкус омерзительного синтетического спирта и нашел в себе силы скривить обожженные крепкой алкогольной дрянью губы в подобии улыбки, потому что это означало, что он все еще жив.
Володя с трудом приподнял веки. На него злыми маленькими глазками смотрел сидевший рядом Бандикут, бледный как смерть, который старательно завинчивал крышечку на фляге.
– Живой, сучара, – облегченно сказал он. – Сколько спирта на тебя извел! Обидно было бы, если б ты помер после этого.
– Что... – попытался заговорить лейтенант, но губы плохо его слушались. Он чувствовал себя почти так же, как в книжном магазине после того, как придал ускорение мышцам – почти так же, только еще хуже.
– Вроде все кончилось, чё, – проинформировал Бандикут. – Наши победили, скоро парад, потом банкет. Потом танцы.
– Что... Что с Мариной? – с трудом выговорил Володя.
– Без сознания, но дышит. Рана затянулась. Что ж с вами делать теперь, а? – Полурослик сокрушенно покачал головой. – Ползите уже, что ли, к своим, голубки. Тут совсем рядом, доберетесь небось.
Володя приподнял голову. У него было такое ощущение, словно его долго отжимали в стиральной машине вместе с бельем. В теле, казалось, не осталось ни одной целой кости, однако лейтенант не был ранен – это болели все мышцы, словно он только что снес с петель полдюжины железных дверей.
– Мне там нечего... нечего делать, Бандикут, – в два приема пробормотал Володя. Глаза его закрывались, свинцовую голову неудержимо тянуло к земле. – Железный Доктор... он больше нужен здесь. Теперь это... теперь это и моя Зона...
– Почему я не удивляюсь? – спросил сам себя Бандикут, и сам же ответил: – Потому что ты идиот, доктор-врач. Я всегда тебе говорил, что ты идиот. Верно говорят, дуракам везде счастье. Лечить будешь таких уродов, как я? Тратить на них собственное здоровье? Оживлять, рискуя жизнью, чтобы их тут же ухлопали повторно?..
– Буду, – упрямо сказал Володя и замолчал, набираясь сил. – И мне... мне все равно назад ходу нет, – проговорил он после длительной паузы.
– Это почему еще? – насторожился полурослик.
Володя вытянул правую руку – ту самую, которой он выдрал из мозга Марины активную колонию наноботов в металлической сфере.
– Помнишь, как Растаман говорил... ей достаточно было бы прикоснуться... к президенту, чтобы перебросить... перебросить в его тело наники...
– То есть ты думаешь, что они залезли в тебя? – пошевелил мохнатыми бровями-гусеницами Бандикут. – Когда ты делал операцию и хватал руками их гнездо, как последний тупень?
– Кто его знает... Я бы на их месте так и поступил, если бы почувствовал опасность уничтожения... – Столь длинная фраза, выданная на едином дыхании, сильно утомила военврача, и он уронил голову на землю.
Маленький сталкер помолчал и осторожно спросил:
– Ты их что, чувствуешь?
– Нет... Но Марина тоже... Тоже ничего не чувствовала. В любом случае нельзя... мне нельзя за Барьер. Могу вынести эту заразу...
Бандикут огорченно крякнул:
– Ладно, с тобой ясно. А с девчонкой-то что делать?
– Сейчас... – промямлил Володя и с превеликим трудом, в три приема, кое-как поднялся на колени.
Изуродованное горло Марины представляло собой сплошной шрам, но шрам старый, заживший, словно бы двух-трехмесячной давности. Лицо, волосы, грудь – все было в засохшей крови, но девушка дышала легко и спокойно, будто спала.
– Пульс посчитай ей, – велел военврач.
– Чего? – не понял Бандикут.
– Пульс! Умеешь? Мне до нее лучше лишний раз не дотрагиваться. Вдруг заражу наноботами...
– У тебя уже шизофрения на почве наников, – неодобрительно заметил сталкер, но все же взял девушку за запястье.
– Н-нормально... – проговорил Володя, когда Бандикут сообщил ему результат. Сосредоточиться на
