постепенно ослабли и разжались. Осталась небольшая тошнота, но она уже не могла помешать человеку двигаться дальше.
Проклятый мост остался за спиной. О том, что его придется преодолевать еще раз — на обратном пути, жрец предпочитал не думать.
К алтарю Последнего человек должен приближаться только в безмолвии разума.
Ощутив прикосновение золотой пыли, осыпающей его мозг, очищающей разум от мыслей, а поступки от смысла, жрец прикоснулся кончиками пальцев правой, свободной, руки к стиснутым губам, олицетворяющим молчаливую покорность, закрыл глаза и тронул опущенные веки, вверяя себя, слепого, деснице Великого Последнего.
И услышал Голос.
Голос вел пребывающего в гипнотическом трансе жреца по кривой и узкой горной тропинке, по краешку скального карниза, на который не решился бы ступить и самый привычный к высоте местный житель, через наполненный непроницаемой тьмой туннель, выводящий к усыпанному дробленым камнем плато, посередине которого странно и вызывающе торчала небольшая скала удивительно правильной формы.
Не открывая глаз и не замедляя шага, жрец вошел в монолитный на первый взгляд куб, стена которого услужливо раздвинулась перед человеком и равнодушно захлопнулась сзади.
Жрецу казалось, что он движется по огромному мрачному храму, и единственным источником света для него был алтарь в центре зала. Алтарь в форме рогатой головы ревущего зверя, грубо вырубленный из пылающего камня и украшенный древней резьбой, не имеющей смысла даже для самых старых служителей Последнего.
Приблизившись к алтарю, жрец встал на колени, распеленал хныкающую девочку и положил дрожащее тельце в обжигающую алым и золотым разверстую пасть. Пасть закрылась, принимая очередную жертву.
Шаграт недовольно зарычал, помахал в воздухе длинным голым хвостом, свил его кольцами в пыли и уселся сверху, внимательно нюхая ветер. В запахах не обнаружилось ничего необычного, а поэтому шаграт успокоился, рыкнув напоследок для приличия, и начал исступленно чесать задней лапой за ухом, где давно уже громогласно заявлял о своем присутствии какой-то нахальный паразит. Мерзкое кровососущее ловко уворачивалось от карающего когтя, ввинчивалось поглубже в шерсть, и подло кусалось.
Промучавшись пару минут, шаграт решил, что не мытьем, так катаньем, и сменил тактику.
И добился успеха.
Выждав, пока насекомое успокоится и вновь примется за прерванный ужин, шаграт осторожно освободил хвост, согнул его вибрирующей дугой и с силой ударил острым кончиком в отчетливо ощущаемое место базирования противника. Оглушенный враг безвольно разжал челюсти и вывалился в пыль, откуда был немедленно подхвачен слюнявой пастью.
Хитиновая оболочка звонко хрустнула на зубах, а удовлетворенный шаграт вновь аккуратно сложил хвост, прислушиваясь к раздающимся из хозяйского дома звукам.
— Она не вернется… Никогда… Никогда… Не вернется… не… — как заведенная, шептала и шептала женщина, и терлась щекой о мокрую подушку.
— Куда денется! — безапелляционно заявила повитуха, швыряя в таз окровавленные тряпки и принимаясь подстилать под роженицу сухие и чистые. — А не вернется — так что ж? Еще родишь. Не первый раз, чай…
— Девочка моя… — не слушая жестоких повитухиных речей, звала женщина. — Ой, девочка…
— Ой, да что ж это такое! — возмутилась повитуха. — Кабы ты молодуха была, да так убивалась-то! А то — еще одна обуза мужику на шею родилась, тумтуку твоему немощному! Только одно и умеет — женку брюхатить!
— Девочка…
— Дочку мы хотели, — смирно сказал лысеющий тумтук и задергал выпирающим из-под тонкой кожи кадыком. — Пацаны одни, сама видишь. Как же без дочки-то?
— Раньше жили и еще поживете, — отрезала повитуха. Но вмиг оттаяла, пожалела. — Ничего. Последний — милостив. Многие возвращаются. Сколько у вас было?
— Пятеро, — быстро сказал мужик. — Пятеро было. Трое, вишь, осталось. А двое — к Последнему ушли. Ненареченными…
— Все ненареченными уходят. Голос зовет…
— Как это вот? — удивился мужик. — А вон батяня мой…
— Тьфу! — сказала повитуха. — Батяня твой старым, поди, помер. Как же без имени-то? А младенчики, они все для Последнего одинаковы, только он и решает — привязывать к ним ниточку, али сразу отрезать.
Мужичок суетливо закивал, давая понять, что уж он-то наверняка признаёт за Последним святое право принимать решения. А кому ж еще, кроме Последнего?
Повитуха покосилась на умолкшую, видимо — заснувшую, роженицу, подсела к мужику на край лавки и зашептала:
— А вот люди бают: раньше Последних много было! Это сейчас — один, а раньше — много. Ты как думаешь?
Мужик оторопел:
— Я — никак.
— Оно и видно, — сказала повитуха.
— Последний — и есть Последний, — медленно развил мысль мужик, — разве ж его бывает много? Один он.
— А я что говорю? Это сейчас — один. А раньше…
— Нет, ты, баба, погоди. Куда ж тогда все остальные подевались?
— Говорят — померли.
— Ты что! — недоверчиво хихикнул мужик и почесал лысину. — Последний, он помереть не может. Он бессмертный, у любого жреца спроси. Коли не забоишься…
— Этот, может, и бессмертный, — парировала повитуха. — А остальные померли. Али убил их кто.
— Типун тебе на язык! — замахал на нее мужик своими темными корявыми ладонями. — Молчи лучше! Последний — все слышит, и жрецы так говорят. Ох, пропадет наша дочка за твой длинный язык, молчи, баба!
Повитуха охнула, пригнулась и испуганно зажала себе рот обеими руками. Забывшись в пылу словесной баталии, она и впрямь наговорила лишнего, вовсе не желая новорожденной девочке зла. И теперь принялась яростно молиться о прощении.
Последний — он все слышит.
Пасть закрылась, и в лицо новорожденной брызнула струя легкого бесцветного газа. Девочка всхлипнула, задыхаясь, тело ее расслабилось и вытянулось в удобной гладкой выемке, идущей по всей длине языка каменного зверя.
Газ продолжал шипеть.
Осторожные металлические манипуляторы придали телу ребенка необходимое для осуществляющейся операции положение, прочные, но эластичные крепления замкнулись на конечностях и черепе, лишая их подвижности. Предосторожность эта, впрочем, была совершенно излишней: отравленное наркотиком существо и без того не могло, да и не умело сопротивляться.
В герметичной капсуле царил упругий непробиваемый мрак; у механического слепого монстра не было нужды следить за своими всегда одинаковыми действиями, а сгустки активной протоплазмы, попадающие в хирургическую капсулу, мгновенно приводились в состояние почти полной пассивности и, судя по графикам ментальной деятельности, никаких желаний не испытывали. Во время самой операции и в течение нескольких светлых периодов после.
Манипуляторы втянулись, но на их месте немедленно появились два гибких шланга, увенчанных
