семидесяти пяти, кое-кто порой задавался вопросом, по какой такой уважительной причине Бабаев оказался в рядах Школы. И Бабаев сам — должно быть, почаще других — задавал себе этот вопрос, вспоминая насколько сильный шок испытал (в равной степени быль поражены и его родители, служащие сектора «Эталон-71»), когда модуль профориентации БК КОЗАП выдал на дисплей: «БАБАЕВ И. В. — ОФИЦЕРСКАЯ ШКОЛА, РЕГИСТР А-657, СЕКТОР «КОРРЕКЦИЯ-38». С той поры и началась эта удивительная, интересная жизнь, которой Игорь никогда для себя не ждал и причиной поворота к которой до сих пор считал некий сбой в Большом Компьютере Корпуса, хотя никому и не высказывал эти свои крамольные предположения вслух.
Нельзя сказать, чтобы в Школе Игорь (его еще называли снисходительно-ласково «Игорьком») сильно страдал из-за своего роста. Встречались, конечно, среди курсантов и любители задеть, подтрунить, сорвать злобу, но в целом народ подобрался дружелюбный, веселый, чуткий. К Игорю относились хорошо, помогали, когда ему было трудно; не смеялись, не лезли с пустыми советами, когда ему было плохо. И он их всех очень любил за это, потому что чувствовал себя среди них почти как дома, почти как в родном секторе.
Порадовало его и распределение, особенно когда он узнал, что попал политруком в роту Севы Митрохина, лучшего из лучших, возглавлявшего список выпускников-отличников, одного из наиболее терпеливо-доброжелательных в общении с маленьким и импульсивным по натуре Игорьком. Митрохин находился сейчас далеко от него — справа, на другом конце шеренги среди отличников боевой и политической подготовки, но Игорек уже предвкушал, как звонко отрапортует ему, отдавая честь: «Товарищ старший лейтенант, лейтенант Бабаев для прохождения службы прибыл!» — «Вольно, лейтенант», — скажет Митрохин и достанет початую бутылочку трехзвездочного армянского коньяка (он всегда умел и умеет добывать где-то эту драгоценную для каждого курсанта жидкость), и они выпьют, чокнувшись, по полстопочки, и Митрохин улыбнется и расскажет какую-нибудь историю (это он тоже всегда умел и умеет и, что особенно ценно, никогда не повторяется).
— …Я хочу напомнить вам, товарищи курсанты, — продолжал между тем вещать генерал-герой, — одну известную народную мудрость: «Понедельник — день тяжелый». Это непреложная истина. Все самые главные события, важнейшие свершения происходят по понедельникам. Даже день Великого-Октября, защищать который поручено опытнейшим бойцам, доказавшим на деле, что…
Игорек не вслушивался в смысл слов выступления Вознисенского: подобное этому он не раз сам уже произносил, выступая на занятиях по политподготовке; все было ему знакомо и привычно проскальзывало мимо ушей. Гораздо более приятным казалось думать о предстоящей встрече с Митрохиным — старшим лейтенантом, вспоминать с легкой грустью о тех семи годах, проведенные в Школе, долгий и трудный путь от зеленого первокурсника до уверенного в себе выпускника. И Игорек с удовольствием думал и вспоминал до тех пор, пока речь генерала-героя не закончилась и не прозвучала команда: «Товарищи курсанты, смирно!», заставившая всех подтянуться и застыть в сладостном томлении. Вдоль шеренг побежали прапорщики, катя впереди себя тележки с аккуратно разложенными на них в порядке следования военными билетами, значками выпускников, новенькими погонами и личным оружием с монограммами Школы.
И вот тут церемония была прервана. Раздался громкий хлопок, и в коридоре, выскочив прямо из воздуха, как чертики из коробочки, появились фигуры в полном боевом облачении корректоров Корпуса с АКМами наперевес. Они сразу же начали стрелять от живота без разбора, и коридор наполнился криками, визгом отлетающих рикошетом пуль, запахом пороха.
Надо отдать должное новоиспеченным лейтенантам Корпуса: кое-кто из тех, что успели получить личное оружие, среагировали быстро и открыли ответный огонь. Переломилась пополам первая фигура с автоматом; упала на колени, зажимая ладонями рану, вторая; повело в сторону третью.
Игорек еще не успел выйти из оцепенения, вызванного внезапностью нападения, как увидел четвертую фигуру, сумевшую добежать до самого края левого фланга. Бабаев увидел, как прапорщик, кативший до того тележку, а теперь остановившийся всего в десяти шагах, торопливо открывает кобуру и почти в упор расстреливает этого четвертого. А тот — возможно, уже мертвый, но по инерции продолжающий бег — в конце концов спотыкается, падает, выбросив вперед правую руку, и от той руки отделяется маленький темно-зеленого цвета круглый предмет, катится по полу и останавливается здесь, почти у самых ног Игорька.
Граната!..
Игорек ничего не успел сделать, только зажмурился. Успел сделать другой. И когда прогремел взрыв, и когда Игорек каждой клеткой напряженного в страшном ожидании тела приготовился принять кусочки разорванного горячего металла, ничего не произошло. Совсем ничего. На секунду все стихло; потом вокруг снова заорали, кто-то принялся вычурно материться, а Игорек открыл глаза. Сначала он увидел ноги, потом взгляд его скользнул дальше, и он понял, что произошло. Кто-то из курсантов в последний момент успел схватить гранату и, прижав ее к груди, отпрыгнул подальше в сторону, спасая тем самым Игорька и других, кто стоял на левом фланге.
При взгляде туда, где лежал теперь этот курсант Бабаева затошнило. Он отступил на шаг, потом еще на один, уперся спиной в холодную стену. Так он и сполз по ней, не отрывая взгляда широко открытых глаз от тела на полу и от разливающейся под ним черной лужи.
Это кровь, отрешенно подумал Игорек, сколько же ее много.
В ушах у него звенело.
— Кто они? Откуда? — перекликались вокруг.
Курсанты, с неуверенностью озираясь по сторонам, собрались вокруг распростертых тел. Расстрелянного в упор перевернули на спину, и одному из окружавших это тело курсантов вдруг тоже, как и Игорьку, стало дурно. Мир покачнулся в его глазах, и он поспешно отошел в сторону. Потому что на мгновение курсанту показалось, что в лице расстрелянного налетчика он узнал собственные черты.
— Товарищи курсанты! Смир-рна!
По коридору шел высокий седовласый полковник. Он шел быстро, и не все успели вовремя среагировать, встать навытяжку при его приближении. Получилась заминка, но скоро оставшиеся в живых выстроились в шеренгу, помогли подняться и Бабаеву.
Полковник остановился на левом фланге, над телом четвертого налетчика, постоял с полминуты в задумчивости, потом с неожиданной злостью пнул тело носком ботинка.
— Идиоты, — проскрипел полковник.
Наконец он поднял глаза, и тяжелый взгляд из-под сведенных бровей скользнул по лицам вытянувшихся курсантов.
— Вы все, — сказал полковник, отделяя этим взглядом десятерых, стоявших с краю, Игорька в том числе. — Выйти из строя на два шага. Шагом марш!
Десять курсантов Офицерской Школы Корпуса Защиты Понедельников, так и не успевшие получить лейтенантского звания, новых погон и личного оружия, с отработанной до автоматизма четкостью выполнили приказ.
— Напра-аво! За мной — шагом марш!
И они пошли за полковником. В неизвестность…
— Здравствуй, Вера.
— Bonjour, Владимир Николаевич. — Она присела в книксене: в последние годы молодежная мода вспомнила о светских традициях начала девятнадцатого века, и одежда сейчас же перекроилась ей под стать: атлас, бархат, кружева какие-то немыслимые, лайковые перчатки и так далее в том же духе. Командарм усмехнулся в усы.
Был он, как обычно, гладко побрит, обильно наодеколонен «Тройным Хаттриком», торговая марка «Гамбург». Багрово светились ромбы на его погонах: по четыре на погон.
— Павел Савельевич дома?
— Папа, — и выговор конечно же из того самого исторического периода (ох уж этот мне молодежный жаргон!), — в своем cabinet de travail [2].
— Не слишком занят?
