института останавливалось и замирало. Стоило заболеть — и телефон уже обрывают академики: «Как там? Что там? Почему заболел?»
Кроме ясного ума и феноменальной памяти, он имел еще одну способность (профессионалы называют это «зеленым пальцем») — интуитивное чутье техники, электронно-измерительной аппаратуры любого вида и класса точности. Благодаря этому он был совершенно незаменимым техническим диагностом: мог определить неисправность в каком-нибудь, скажем, синхрофазотроне, не подходя к нему ближе чем на пять шагов. «Наш уникум», — говорили седовласые профессора, представляя его студентам. «Наш уникум», — говорили лысые доценты, представляя его иностранным коллегам. «Наш уникум!» — повесили над его шкафчиком для одежды красочно выполненный плакатик местные зубоскалы. На последнее он не обиделся и плакатик не сорвал: шутка его позабавила, он признал ее удачной.
Кроме прочих достоинств, Вячеслав был нетщеславен. Он не выступал, не лез с сумасбродными идеями, не перебивал, когда кто-нибудь из велеречивых мэтров пускался в глубокомысленные рассуждения, сопровождаемые использованием узкоспециальной терминологии, по поводу, как, например, просверлить дырку вот в этой вот стене, чтобы перебросить коаксиальный кабель из одной комнаты в другую. Любые советы и замечания Красев выслушивал всегда очень внимательно и серьезно, за что тоже был любим многими, если не всеми.
Но одна сумасбродная идея у него все-таки имелась. Однако никому он о ней, что вполне естественно, не рассказывал.
Он думал так: получится — хорошо, не получится — черт с ним. И он неторопливо, на протяжении семи с лишним лет, ни на что особенно не отвлекаясь (основная работа, если разобраться, никогда его сильно не тяготила), шел к реализации своей идеи. И никогда на нелегком этом пути не задумывался даже, сколько еще осталось, сколько еще нужно сделать. И только когда спаял последний блок, с совершенной, идущей от его развитых способностей к интуитивному творчеству, отчетливостью понял, что у него наконец получилось. Он сделал первую в мире действующую Машину Времени.
Да, Машина Времени. Прямо как у Уэллса. И сегодня же он ее испытает.
А рабочий день закончился как обычно. Вячеслав положил блок в портфель и вышел на улицу под ласковые лучи яркого еще солнца. Он не заметил идущего за его спиной человека в длинном демисезонном плаще, с низко на глаза надвинутой шляпой и в огромных солнцезащитных очках. Он спокойно добрался до остановки, сел в автобус и поехал домой.
Уже там, во дворе своего дома, у мусорных баков Красев подманил и поймал кошку. И так: с портфелем в одной руке и мяучащей кошкой — в другой, поднялся к себе на седьмой этаж.
Кошку он пронес на кухню, налил ей в блюдечко молока из пакета, а сам направился в спальную комнату, переделанную под мастерскую, где на концентрически укрепленных опорах стояла первая в мире Машина Времени.
Портфель с блоком он поставил на пол и долго, оценивающе, словно видел впервые, осмотрел свое творение, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону.
Жил Красев в двухкомнатной квартире отшельником, и никто не мог помешать ему в достаточной мере прочувствовать этот момент — возможно, величайший момент в истории человечества. Вот вам и «нетщеславный»! И тут же, как того, наверное, и следовало ожидать, торжественность минуты нарушило непрошеное воспоминание: кадры из веселого фильма Гайдая, где неутомимый Шурик в белом докторском халате копошится над странным и до предела громоздким агрегатом: вращаются непонятного назначения лопасти, булькают жидкости за прозрачными стенками реторт, перемигиваются многочисленные и по всему совершенно ненужные лампочки, а за спиной Шурика, выпрямившись во весь свой подчеркнуто царский рост, стоит Иван Васильевич Грозный. «Ты пошто боярыню обидел, смерд?!» Вячеслав улыбнулся, и некая нервозность, связанная, по его мнению, с исторической значимостью момента, исчезла, растаяла без следа.
Он включил паяльник и, пока тот нагревался, раскрыл портфель, извлек из него блок. Вячеслав аккуратно, не спеша, припаял соответствующие контакты, вставил блок в крепления, завинтил болтики, законтрил их.
Вот теперь действительно все, сказал Красев себе. И кто бы мог подумать, что первая в мире Машина Времени будет работать от аккумуляторов напряжением в двенадцать вольт? Как какой-нибудь арифмометр?
Вячеслав пошел за кошкой. Та уже вылакала молоко и теперь осваивалась в новом для нее доме, обнюхивала углы. Он снова поймал ее и, насвистывая незатейливый мотивчик из тех, что нравятся современной молодежи, отнес кошку в комнату. Там он включил Машину, выждал, когда прогреются схемы, и через специализированный интерфейс соединил ее с персональным компьютером, который терпеливо дожидался своей очереди в углу. Компьютер провел тест и через минуту выдал сообщение: «Все системы функционируют нормально. Напряжение и потребляемая мощность — в допуске». Наклонившись, Вячеслав отодвинул небольшой люк: человек в такой мог бы пролезть с трудом, согнувшись, и попытался запустить туда кошку. Кошка не желала идти. Она вдруг зашипела, отчаянно вырываясь, исполосовала острыми когтями Вячеславу руку.
— Ну иди же ты! — прикрикнул он на нее и успел захлопнуть люк, прежде чем кошка вырвалась на свободу.
Все-таки в чем-то Красев был ограниченным человеком: несмотря на свое уважение к животным, он и представить себе не мог отправиться в первое путешествие во Времени без такого вот испытания. Впрочем, он был уверен в успехе и полагал, что кошке ничего не грозит.
Поэтому, едва люк захлопнулся, он, не глядя, нащупал пальцами пульт дистанционного управления от телевизора «Самсунг», купленный за какие-то совершенно смехотворные гроши, и нажал на кнопку, в бытовой ситуации включающую первый телевизионный канал. Дрогнул воздух. Плавно и почти беззвучно первая Машина Времени скользнула в океан Хроноса. На том месте, где она только что стояла, взвился и опал сноп холодных золотистых искр. Да с отчетливым стуком упал на пол, потянув за собой шину, разъем компьютерного интерфейса.
— Буду ждать, — успел пробормотать Вячеслав, не отдавая отчета, что, по-видимому, произносит исторические слова, подобные гагаринскому: «Поехали!»
Впрочем, все равно некому было в его тесной санкт-петербургской квартирке оценить и зафиксировать их для потомков.
Ждать Вячеслав собирался ровно двенадцать часов. Он, как и любой другой хронопутешественник на его месте, брал за точку отсчета в своей системе координат момент старта. Таким образом, в масштабе один к сорока восьми на двенадцать часов вперед он и установил механическое устройство, которое сам привык называть «автопилотом». На самом же деле это был достаточно примитивный пружинный механизм — из рода будильников по своему более чем благородному происхождению.
Было шесть часов вечера, но Вячеслав знал, что вряд ли сумеет заснуть в эту ночь. Он вернулся на кухню, открыл аптечку и тщательно протер, кровоточащие царапины на пальцах ваткой, смоченной в медицинском спирте.
В это время Красев-старший устроился на скамейке во дворе, покуривая «Родопи» и глядя на знакомые, свои, окна. Он знал, что будет дальше, но ему хотелось еще раз пережить эту ночь, самую замечательную ночь в жизни, глядя на нее со стороны.
А Вячеслав-младший прохаживался по тесной своей квартирке, останавливался у полок с книгами, листал одну-другую, ставил на место, варил себе кофе и тоже очень много курил. Но не «Родопи» — в те времена он предпочитал «Беломор». Вячеслав ждал. И вот тогда-то, в моменты этого томительного ожидания, вдруг с необыкновенной отчетливостью осознал, насколько он одинок. В самом деле, рядом не было никого, кто мог бы разделить его томление. Он был дважды женат. Жены его оказались схожи только в одном — в желании иметь мужа, а не «размазню, полоумного альтруиста»: они ушли так же быстро, как и появились в его доме. Детей он с ними завести не успел, да и не захотел бы, по здравом размышлении, заводить. Когда-то у него был пес, пойнтер (черно-пегий окрас, золотистые добрые глаза, широкая грудь, длинная шея, висячие уши, достоинство, присущее английским породам, любовь и верность) по кличке
