приятелю. Эрни с задумчивым видом жевал, пока Бо вслух размышлял:
— Быть может, в какой-нибудь другой день мы снова сходим к ним в гости. Все зависит от решения остальных. В сущности, они не плохие… даже как раз наоборот. Вот только слишком уж высокое у них самомнение… Как и у их предшественников.
— Да, ты прав, это всегда усложняет контакт, — с набитым ртом промямлил Эрни.
Сигма закатилась за горизонт. Бо сформировал вокруг тел энергетические коконы, и приятели в блаженстве зависли над еще теплой землей в ожидании приятных снов.
Купите вечность!
Манфред Браун скучал. Все эти минеральные ванны порядком осточертели уже к исходу первой недели. Впрочем, как и обитатели санатория. Его окружали стареющие дамы-болтушки и степенные мужчины, всем другим развлечениям предпочитавшие просиживание за картежным столом с бокалом пива. И так — изо дня в день. Заскучать в компании этих унылых господ — дело несложное.
Так и не найдя занятия по душе, Манфред целыми днями бесцельно бродил по улочкам курортного городка. В один из таких дней, проходя мимо лавки старьевщика, он задержался у витрины. Некоторое время без особого интереса — просто так, коротая время — он рассматривал безделушки, выставленные за стеклом. Потом все же решил зайти в помещение.
Его встретил мрачного вида детина с щеголеватой маленькой бородкой и копной длинных волос, стянутых сыромятным ремешком в хвост. Субъект с явной неохотой изобразил нечто, долженствующее означать приветливую улыбку, и скрипучим басом осведомился:
— Чем могу быть полезен?
— Да, собственно, я просто так зашел, взглянуть. — несколько смущенно ответил Манфред.
Мрачный детина заметно оживился:
— Что ж, проходите, не стесняйтесь. — он сделал приглашающий жест. — Могу, к примеру, показать одну вещицу, которая наверняка вас заинтересует. Сюда, пожалуйста, вот здесь.
Его неестественно длинный палец, увенчанный острым грязным ногтем, указал в сторону дальней полки, на которой поблескивал какой-то предмет.
— Можно взглянуть поближе?
— Разумеется. — ухмыльнулся продавец. — Поднесите его к свету, так будет лучше видно.
Это оказалась весьма увесистая прозрачная сфера. Поднеся ее к свету, Манфред с изумлением обнаружил внутри группу маленьких человечков, застывших в неестественных позах. Их лица выражали удивление, изумление, страх. Казалось, будто некая неведомая сила застала их врасплох, навсегда обездвижив. Они выглядели совсем как живые.
«М-да! — Манфред с восхищением рассматривал „содержимое“ необычной сферы. — Воистину, прогресс мчится галопом! Вероятно, это голограмма. Но до чего искусно выполненная!». Манфред вдруг понял: этот предмет должен принадлежать ему. Какова бы не была цена.
— Сколько это стоит? — спросил он, не отрывая глаз от сферы и с трудом сдерживая волнение.
— Пятьдесят марок. Однако это не означает, что я его вам продам.
— Но почему, черт возьми?!
— А вы уверены в том, что он вам нужен? Хорошо подумайте. Шар сам выбирает своего хозяина. Вы ведь уже почувствовали его притяжение, не так ли? Опасное, очень опасное притяжение. Ведь в этом шаре — Вечность.
«Да не все ли равно? — раздраженно подумал Манфред. — Он должен быть моим!».
Он расстегнул портфель и отсчитал необходимую сумму.
— Ну что ж, я вас предупреждал… Однако вы настойчивы… — пробормотал владелец лавки, и в следующее мгновение лицо его невероятно увеличилось, а маленькие человечки внутри шара приобрели нормальные размеры.
Один из них — солидный господин с тяжелым взглядом оказался совсем рядом. За его спиной Манфред увидел прелестную молодую женщину. Он испытал непреодолимое желание махнуть ей рукой… Но сделать этого почему-то не смог. Пугающая своей очевидностью мысль вдруг прокралось в его мозг: он стал одним из НИХ!
Огромная рука мрачного торговца взяла шар и вернула его на полку, после чего не без удовольствия (как показалось Манфреду) почесала гигантских размеров голову. На какое-то мгновение под прядью волос Манфред заметил заостренное громадное ухо, поросшее густой шерстью.
Ему хотелось кричать от ужаса и безысходности, но звуки, казалось, тоже застыли. Ведь в Вечности всегда тихо.
Шоу должно продолжаться…
… И снова я на сцене. И вновь передо мной все те же безвкусные декорации, до боли знакомый антикварный стол с резными ножками и чертовски неудобные стулья, обтянутые зачем-то полиэтиленом. А за спиной публика. Я ее не вижу, но чувствую — невидимую во мраке, циничную, жаждущую зрелищ и беспощадную к актерским провалам. Стена ослепительного света отделяет меня от нее, превращает в слепого, ощетинившегося, готового к странному бою человека.
До тошноты опостылевшую роль я знаю до последней буквы, но все же беспокойно оглядываюсь в ожидании Софи. А вот и она — выходит на сцену, как всегда в желтом платье; она подходит ко мне, дырявит меня взглядом, полным искусственного удивления, встает в какую-то неимоверную, неестественную позу, которая ей, однако, представляется едва ли не совершенной. Софи все еще не произнесла ни слова — наслаждается собой, но уже через мгновение она выдавит из себя с фальшивым пафосом давно вызубренную фразу:
— Ах, где же ты был, Рикардо? Мне так не хватало тебя!
Софи произносила опротивевшие реплики, а мне нестерпимо хотелось одного — превратиться в злого волшебника, которому достаточно лишь хлопнуть в ладоши, чтобы она исчезла. Forever! Чтобы исчезло вообще все это. И я тоже. Меня давно уже мучает непреодолимое желание вырваться из этого тесного пространства сцены, навсегда забыть старинный стол, бутафорные стулья. И Софи. Мне необходим глоток свежего воздуха!.. Но какая-то неумолимая сила выдавливает из меня ненавистные слова:
— О, прекрасная Софи, злая Судьба мешала мне видеть тебя каждый день! Но я так рад, что нахожу тебя еще более красивой, цветущей и жизнерадостной, чем раньше! Это великая награда за долгую разлуку!
Ну, дальше — как обычно, ничего нового. Она повернется к настенному зеркалу, кокетливым движением поправит свои искусственные локоны, а потом последует очередная не менее глупая реплика:
— Ах, дорогой Рикардо! Твои сладкие речи слишком малое утешение для меня, такой одинокой!
Потом давно заученным жестом она предложит мне присесть на стул, и я «давно заучено» подчинюсь. А чуть позже появится ее мать с круглым подносом, на котором будут мелодично позвякивать блюдца и пустые чашки. А когда, наконец, стол будет накрыт, на какое-то время (тоже давно заученное) наступит молчаливая пауза, «украшаемая» манекенными улыбками. Я первым нарушу молчание, фальшиво вежливо поинтересовавшись самочувствием матушки, а она, конечно же, будет жаловаться, что-де в последнее время от сырости болят суставы (господи, какая сырость?!), но несмотря на это она уже посадила новый сорт роз в своем маленьком саду. И в довесок выльет на меня целый ушат всякой ничего не значащей старушечьей глупости, сочиненной бездарным автором.
Я вслушиваюсь в чудовищные своей пошлостью, лживым мелодраматизьмом фразы, которые мы повторяли десятки раз, и меня охватывает полная безнадега от одной мысли, что мы обречены играть одну
