Петруха с Левой деловито сворачивали палатки, старательно пряча взгляды от командира. Все – и даже Петька – уже поняли, куда дует ветер степной мысли военмора.
– Добровольцы, ко мне!
Отряд шарахнулся от Батыра как от прокаженного. Бек презрительно усмехнулся:
– Ну раз так, я сам пойду. Вперед и вверх. А там грудью встречу свирепого врага. И вырву ему очко.
– Что вырвете? – уточнил Задов, перешедший от ехидного любопытства на «вы».
– Очко,– пояснил бек.– Я на днях репортаж по связь-блюдцу с поля битвы слышал. Там мой Салават Юлаев в неравной борьбе вырвал очко у какого-то Спартака. По-моему, очень образно, и лично меня вдохновляет. Так что поднимусь на скалу, встречу и тотчас вырву!
– Ну-ну,– саркастически усмехнулся себе под нос Задов и пошел осматривать берег. Сам он болел исключительно за «Динамо».
Батыр реплики не расслышал или сделал вид, что не слышит. Вероятнее всего, его действительно охватил порыв кочевой отваги, подавивший чувство самосохранения. Петька услужливо подал Батыру стальную кошку с веревкой и отошел подальше.
Вопреки тайным надеждам команды, кошка зацепилась с первой же попытки. Петруха и Кузнецов, поплевав на ладони, подергали за веревку. Крючья сидели крепко. Батыр, глядя на них, тоже поплевал на ладони, громко сказал сам себе «вперед, герой» и с натугой пополз по скале вверх.
– Идиот,– вполголоса констатировал, обращаясь к коллегам, вернувшийся от скал Лева.– Там в кустах проход есть. Затем Задов голос слегка повысил: «Вандерфул! Эпохально лезет. Снежный барс, а не человек!»
Все хорошее кончается гораздо раньше, чем плохое, и на высоте пяти-шести метров лапы снежного барса не выдержали и медленно разжались.
Надо отдать должное, падал Батыр молча. Во время полета бек видел на небе удивительные облака.
Одно из них напоминало знакомого слепого аксакала из его аула. В далеком детстве они частенько подсыпали ему в зеленый чай козьи «орешки». «Гад я был»,– подумал бек, и облако ему ехидно улыбнулось. Другое облако – кривоногий и горбатый от рождения верблюжонок – тоже улыбалось, но криво. Последнее облако было вылитый Хохел Остапович, и оно уже не улыбалось, а откровенно скалилось.
Сочно приложившись к каменной плите, Батыр неподвижно застыл в позе заспиртованной лягушки. Остекленевшие глаза бека печально глядели в небо.
– Отмучился, болезный,– прошелестел Петька и незаметно перекрестился.
– Теряем товарищей. Причем лучших.– Задов склонился над скалолазом.– Как ты себя чувствуешь, Батыр? Не молчи, гад!
Батыр моргнул, потянулся и сел.
– Спасибо, цел. Камень смягчил падение.
– Компресс нужен,– посоветовал Задову из-за спины ледяной голос.
– Перебьется. Петруччо, у нас антидот остался? – ответил Лева, оборачиваясь. Кузнецов, массировавший беку затылок, тоже поднял глаза.
За спиной Левы стоял индеец – голый по пояс, в кожаных штанах, расшитых бисером, и в мокасинах. В волосах краснокожего торчало длинное страусиное перо. Лицо и плечи покрывала затейливая татуировка, напоминающая чертежи из учебника геометрии. На правом предплечье сквозь загар проступало доказательство теоремы Пифагора. Похоже, местные аборигены тянулись к знаниям на свой своеобразный манер. На поясе индейца висела связка пованивающих лысых скальпов, а у его ног лежал обмотанный кожаным лассо Петруха, с кляпом во рту и отчаянием в глазах.
Батыр еще собирался с силами отползти в сторону к кустам,Кузнецов мысленно нащупывал застежку кобуры, а Задов уже действовал. Широко расставив руки, он воскликнул: «О, отец мой, великий и могучий Маниту!» – и, упав индейцу в ноги, с силой дернул его за щиколотки.
Открывший от изумления рот краснокожий опрокинулся навзничь, сильно ударился головой и потерял сознание.
– Это правда ваш папа? – поинтересовался Петруха у Задова, когда Кузнецов освободил его от пут.
– Моего папу в Одессе белые расстреляли,– хмуро заметил Лева.– Слышь, мужики, кажись, оклемался. Он сюда через ложбинку в кустах пролез, я ее еще давеча приметил. Кто ты такой? Отвечай, морда!
– Не так! Предоставьте это мне.– Кузнецов неторопливо подошел к пленнику и, пристально глядя в глаза, процедил: – Сначала, сын жены потомка Маниту, я выколю тебе глаза. Потом вырежу сердце. Потом нарежу из спины десяток ремней. Имя, часть, звание?!!
Каждое слово Николая тянуло как минимум на снаряд к зенитному орудию.
– А вы за кого воевали? За фашистов или все-таки за партизан? – робко уточнил Петруха.
– За партизан,– успокоил Кузнецов, не отрывая стального взгляда от побледневшего краснокожего.
– За чьих партизан, извините? – опять уточнил дотошный Петька.
– Господа! Позвольте я ему с ноги засажу! – встрял Задов, недовольный второй ролью в этом перспективном и многообещающем спектакле.
– А вот бусы… Бусы-бусы… Хочешь? А хоро-о-ошие-то какие,– неожиданно подал голос и Батыр.– И губную гармошку!..
Батыр извлек и продемонстрировал музыкальный товар в действии, издав пару мерзких звуков.
Петька, глядя на губную гармошку, начал недоуменно и судорожно шарить по своим карманам.
– Кровавое Пьеро, моя готов служить тебе! – представился индеец, потянулся к Батыру, но, крепко получив по ладошке, руку поспешно отдернул.
– С людями надо уметь работать. И любить их! – Батыр наставительно поднял вверх указательный палец с обгрызенным ногтем.– Бусы, краснорожий ты мой, потом. Тебе все потом будет, а пока веди, милок, показывай путь-дороженьку.
Кровавое Пьеро скрестил руки на груди:
– Бусы, зеркало, пищалку и рубашку в полоску.—Индеец твердо показал пальцем на Левину тельняшку, с которой тот не расставался даже в бане.– Знаю я это «потом» белых людей.
Задов, багровея на глазах, достал из-за пазухи кинжал трупповской [12] стали с военно-морской символикой Третьего рейха на рукояти и несколько раз выразительно провел им по горлу подвернувшегося под руку Петрухи.
– Не-э,– отказался индеец,– я не бреюсь.
Навьючив поклажу на индейца, десантники двинулись в путь. Узкий проход в загромождении скал они преодолели легко и без происшествий. Ущелье вывело их на проселочную дорогу, направлявшуюся в глубь острова. Дорогу обступали джунгли, впрочем довольно жидкие. Местами они были вырублены, а в разбитых на земле грядках виднелись тонкие побеги с плодами, отдаленно напоминавшими тыквы.
На очередной плантации за поворотом из земли виднелись уже не побеги, а макушки чьих-то голов, измазанных навозом. Кузнецов готов был поклясться, что ближайшая к ним голова подмигнула.
– Репка,– буднично объяснил индеец.
За последним изгибом дороги взглядам разведчиков предстал огромный валун с самой настоящей дверью, выделяющейся на сером фоне белым чужеродном пятном.
– Вас туда,– сказал Кровавое Пьеро.– Гони бакшиш! Бусы давай, да? Ферштейн?!
– Шагай, шагай, до дома нас проводишь,– добродушно пихнул сапогом проводника под копчик Задов.
– Моя без вызова нельзя! – возразил индеец, сохраняя невозмутимость и болезненно морщась.
– С нами везде можно.– Лева показал выразительными жестами на отбрыкивающемся Петрухе, что белые люди знают толк не только в бритье, но и в скальпах.
Близлежащие репки провожали их откровенно недоброжелательными взглядами. Видимо, их плохо поливали. До двери, однако, дружинники добрались все-таки без происшествий, и загадочные грядки со странными глазастыми и ушастыми овощами остались позади.
– А вас вообще-то ждут? – уточнил Кровавое Пьеро, чье хмурое настроение не улучшилось из-за отсутствия обещанных ценностей.– Незваный гость хуже бешеного баклажана.
