Первую он худо-бедно разрешил с помощью того же Латына Игарковича.
На опытное решение второй задачи поп так и не решился, хотя кое-кто из добропорядочного олюдья был готов рискнуть не только своим здоровьем, но и жизнью. Кроме того, само наличие бессмертной души у нелюди было вопросом, мягко говоря, спорным. У Латына Игарковича, к слову, таких проблем не возникало – он в боевых условиях крестил нечисть налево и направо и, как правило, с летальным для оной исходом. Правда, и согласия нечисти он на то не спрашивал.
Что касается последней проблемы, то заявить, что всякая власть от Бога, при одном лишь взгляде на Кощея у него не поворачивался язык. К счастью, экуменист Латын Игаркович подсказал ему вполне иезуитский выход – полагать про себя истинной властью не мэра, а Имперскую корону, свободным доминионом которой формально до сих пор можно было полагать Лукоморье. Отец Иван на этот внутренний компромисс, скрепя сердце, согласился, но только лишь по приходу к власти Святогора.
В настоящее время отец Иван проживал в ладах и со своей совестью, и с соседями. Единственными, кто обходили его церковь стороной и ни разу за триста лет не попались ему на глаза, оказались представители редкой даже для Лукоморья нежити, которая кучковалась где-то в дебрях лукоморского бора и вела исключительно ночной образ жизни.
В церковь Илья с Добрыней зашли к окончанию службы, поэтому, получив благословение и испросив аудиенции, богатыри вышли в церковный дворик и присели на скамейку. Ждать отца Ивана им предстояло недолго.
Солнце давно перевалило зенит, но жара не спадала. Правда, под церковными липами и рябинами было прохладно, и уходить отсюда никуда не хотелось.
– А растет паства-то у батюшки, медленно, но верно растет,– заметил Добрыня, прикрывая глаза и нежась на пробивающемся сквозь листву солнце.
– Праздник души,– вздохнул Илья, откидываясь на спинку скамейки.– Именины сердца.
– Истинно так, чада мои, истинно так,– подытожил душеспасительный диалог неслышно подступивший к ним отец Иван.
Они с минуту помолчали, наслаждаясь тишиной и покоем, прежде чем Илья приступил к делу.
Выслушав Муромца, отец Иоанн первым делом поинтересовался, действуют ли ратники с ведома Святогора или прибыли инкогнито. Успокоенный на этот счет заверениями Добрыни, батюшка смущенно кашлянул и признался, что Баюна он и впрямь видел только вчера:
– Примчался ко мне домой взмыленный, шерсть дыбом. Говорит, совет нужен в деле личном, а поговорить по душам ему и не с кем…
– По душам? – скептически заметил Илья.
– Ну да, то есть нет, ну вы поняли,– окончательно смутился отец Иван.
Надо сказать, что батюшка особо стеснительным и смутительным никогда не был, и тут дело было совсем в другом. Поп прибыл в Лукоморье из реальности, в которой Илья давно и прочно имел статус святого. Сей факт и приводил батюшку во вполне объяснимый трепет.
– Ясно-ясно,– подбодрил отца Ивана улыбающийся Добрыня.– Так что за проблемы у Баюна?
– Увольте, судари. Это его личное.
– Да вообще-то мы его мартовские заморочки знаем,– успокоил попа усмехнувшийся Илья.– Нам бы проведать, во сколько он ушел и куда побег.
Батюшка задумался.
– Точно не скажу, чада мои, а только около одиннадцати вечера точно было. А побег он к Онучу – это я наверное знаю, потому как он сам сказал. Бегу, мол, к Онучу, поскольку влип, мол, я по самые уши.
Илья и Добрыня сердечно распрощались с попом и вышли за ограду.
– И что теперь? – поинтересовался у Ильи Добрыня.
– А я знаю? – вопросом на вопрос ответил Илья.– Думать надо.
Они остановились у какого-то кабака и присели в тени каштана на декоративный валун.
– Был я как-то в одной реальности,– решительно начал Добрыня.– Познакомился с одним пареньком. Неказистый мужичок, но умничка редкостный. По сыскному делу работал в Москве на Трубной площади. Так он, стервец, целую науку придумал следственную. Дудукция называется.
– Какая такая дудукция? – заинтересовался Муромец, переводя загоревшийся надеждой взгляд с вывески кабака на приятеля.
– Это он сам так ее назвал, потому как размышлял он над преступлениями, на трубе играючи.
– Трубы-то у нас и нет,– мрачно пожаловался Илья.
– Да труба тут ни при чем, тут дело в деталях.
– Ну так не томи, сказывай, ирод, за твою дудукцию.
– Значит, так. Надо, говаривал он, деталей тех понабрать до кучи, изучить их внимательно, а там и ответ сам придет.
Илья разочарованно почесал в затылке:
– Не понял ни рожна. По-русски давай.
Добрыня рассердился так, что даже вскочил на ноги:
– Что тут понимать! Тут главное дудуктивный талант иметь. У меня его, правда, нет, это проверено, а за тебя сейчас выясним. Вот смотри. Пустая кружка– это раз, бочка – это два, похмелье – это три. О чем думаешь?
– О медовухе,– автоматически ответствовал Илья, почесав переносицу.
– Молоток! Я именно ее, сердешную, в виду и имел.
– Давай еще.– Глаза Ильи вспыхнули. Свои многочисленные таланты он лелеял и холил.
– Пустая кружка – это раз, пивная бочка – это два, похмелье – это три. О чем думаешь?
– О медовухе,– решительно и моментально ответствовал Илья.
– Почему о медовухе? – грустно опустил руки Добрыня.– Бочка-то пивная, балда.
– А-а, ну да,– задумался Илья.– Ежели так, то оно, стало быть, эвон как. Занятно. Давай еще.
– Пустая кружка – это раз,– медленно чеканил Добрыня.– Квасная бочка – это два, нет похмелья – это три. О чем думаешь?
Илья напряженно задумался, потом тяжело вздохнул, встал на ноги и ласково обнял Добрыню за плечи:
– Ты, Добрынюшка, на меня, милый, не гневайся, но опять же она самая и выходит.
Добрыня проследил за взглядом Ильи и печально кивнул:
– Не переживай, Илюша, у меня те же выводы.
Друзья решительно перешли улицу и спустились в подвал.
В подвале было прохладно. За дубовыми столами сидели немногочисленные посетители.
В центре зала сидела группа злыдней, на богатырей пьяно и неприязненно покосившихся, но от комментариев разумно воздержавшихся. В дальнем углу в полумраке расположилась о чем-то шепчущаяся небольшая компания залетных леших и водяных разного возраста и масти. Тройка гномов-туристов, довольно покряхтывая у стойки бара, дегустировала экзотические лукоморские напитки. Судя по количеству пустых кружек, гномы были азартными экспертами.
Остальные посетители расположились поодиночке или парами. Друзья выбрали столик у стены почище. Стратегически они расположились удачно: ближайший клиент – молодой торговец с сабельным шрамом на щеке – сидел аж за два стола до них, и слышать их разговор было некому.
Хозяин подвала, хмурый, седой и горбатый див, небрежно швырнул им на стол две кружки и поставил две крынки с холодной медовухой. Потом посетителей узнал и сразу сходил за третьей крынкой.
– От заведения,– буркнул он, дополняя сервировку стола тарелкой с фисташками.
Друзья залпом опорожнили по первой кружке и уже без спешки налили по второй.
– Уйду я,– много позже изливал душу Илья соратнику.– Вот допью – и тут же рапорт на стол. Стар я стал, не та хватка. Да и что за жизнь собачья, служишь-служишь, а спасибо не скажут. Звание зажали, наградой обошли. Баранов вона всю грудь себе побрякушками увешал. Так вот помрешь ненароком, а что по себе оставишь? Ни семьи, ни дачи. Изба и то служебная. Так что ли, Добрынька?
Добрыня пожал могучими плечами:
– А кто мне всю жизнь про честь богатырскую пургу гнал? Про Русь вековечную, про службу за идею? Али лукавил?
