посекундно оглядываясь, покинул клетку. Оставшийся в ней Задов продолжал пилить решетку.
– Он псих,– доверительно пожаловался Баюн, принимая из рук Онуча фляжку валерианы.– Он редкий псих. Он мог меня укусить?
– Мог,– подтвердил Добрыня, пользуясь редким случаем и почесывая ошеломленного Баюна за ушами.– Только что ж вы, батенька, не воспользовались своим уникальным талантом? Пара подходящих сказаний или анекдотов, и всех делов. Убаюкали бы коллегу по несчастью.
– Я пробовал,– апатично признался кот, прикладываясь к фляге.– Ему все было по барабану. Он только орал, царапался и кусал решетку. Я, вероятно, от стресса стал полностью недееспособен. Такую речь задвинул, а он пообещал мне хвост оторвать и на нем же повесить, чтобы я врагу не достался.
– У Левы иммунитет на речи,– успокоил пригорюнившегося котяру Илья.– Он у нас Троцкого живьем слушал.
– В самом деле? – оживился Баюн и резво повернулся к Добрыне.– Вы не могли бы, сударь, оставить мои уши в покое? Очки спадают.
– Лева,– тихо позвал Илья Задова.– Все кончено, Лева. Мы пришли, родной.
Задов замер. Илья продолжал:
– Домой пора, дружище. В отряд. Ты прекрасно справился с поставленной задачей.
Задов молча встал и повернулся к Илье. Баюн спрятался за Онуча.
– Я справился? – нерешительно переспросил Задов, продолжая судорожно сжимать в руке пилочку.
– Абсолютно! – подтвердил Илья.
– Безусловно! – заметил Добрыня.
– Конечно! – констатировал Онуч.
– Собственно говоря, ситуация возникла патовая,– признал Баюн.– Когда тот гад недальновидно поместил вашего коллегу в мою клетку, извлечь меня из нее он уже не мог. Ваш приятель вошел в экстаз, и никакие заклинания противника на него не действовали. Более того, ваш Лева ему своей пилочкой щеку распорол. Так что, сударь мой, примите мою искреннюю благодарность и, пожалуйста, ближе чем на десять шагов не приближайтесь ко мне никогда.
Задов кивнул и медленно двинулся к выходу из клетки. Когда он ее покинул, Баюн и Онуч уже выходили из дома.
– Итак, подведем итоги,– азартно потер руки Скуратов три часа спустя, когда в его кабинете собрались Владимиров, Муромец, Дзержинский, Баранов, Фурманов и пришедший в себя пленник.– Разрешите, Дмитрий Евгеньевич?
Владимиров благосклонно кивнул, продолжая внимательно изучать украшенное глубокой царапиной лицо захваченного диверсанта. Развязанный юноша сидел гордо и прямо, сохраняя полное спокойствие и выдержку. Скуратов с наслаждением сдвинул на долю миллиметра направленную прямо в глаза пленника эбонитовую лампу и самодовольно улыбнулся.
– Итак. В Лукоморье вы прибыли под видом торговца, зарегистрировались в мэрии и сняли дом. Подкупив Кощея, вы оценили политическую ситуацию и, обманув Василису, подложным письмом от иностранной любовницы Баюна поздним вечером заманили кота в Человечий квартал. Тут ваши планы едва не сорвались. Вы предполагали, что Баюн сразу поспешит к своему единственному приятелю Онучу в ближайший лес, однако кот зашел сначала к отцу Ивану. Тогда вы изменили план и перехватили бедное животное уже у церкви, и значительно позже. Наш агент товарищ Задов, слухи о побеге которого уже распространились по городу, был направлен к вам Кощеем как предатель Империи и потенциальный соратник. Вы предоставили Задову убежище, но заподозрили в неискренности и подсыпали ему снотворного, когда Лев неосторожно высказал недоумение по поводу вашего повышенного… гм… интереса к коту.
Пленник высокомерно усмехнулся:
– Возможности вашего кота давно уже не были секретом ни в Лукоморье, ни у нас. Я и предположить не мог, что своим коллегам вы не доверяете того, о чем давно открыто говорят все ваши оппоненты.
Скуратов слегка поморщился и продолжил:
– Вторая, и главная, ваша ошибка – это то, что вы поместили товарища Задова в ту же клетку, что и Баюна.
Пленник с достоинством кивнул:
– Господин Задов – достойный противник, и к тому же скрытый берсерк. Я не мог ни убить его, ни забрать кота. Мне оставалось только ждать, кто из них сдохнет первым. Я ставил на господина Задова, как на более худого в пересчете на кошачьи пропорции.
Скуратов еще раз с наслаждением поправил лампу и словно невзначай звякнул клещами, лежавшими на столе. Клещи были никелированные и с гравировкой– подарок от коллег-инквизиторов на день ангела.
– Вы честно проигрываете, сударь. Надеюсь, что вы будете столь же откровенны, когда я задам вам несколько вопросов. На кого работаете? Явки? Пароли? Адреса?
Пленник широко и вполне искренне улыбнулся:
– Ваши методы нам хорошо известны, господин Скуратов, однако на этот раз вы прогадали. Я не скажу ни слова, вернее, не больше пары слов.
Пленник широко распахнул ворот. Глазам присутствовавших предстала тонкая светлая стальная полоса, обвившая шею юноши.
– Последняя модель. Если я не выдержу насилия и буду близок к порогу откровенности, несовместимому с моими представлениями о чести, то обруч примет сигнал моей совести и поможет мне не нарушить присягу. Я умру незапятнанным. Самоудушусь.
– Эк тебя угораздило,– сочувственно хмыкнул Фурманов.– Как раба окольцевали.
Юноша впервые слегка потерял самообладание:
– Почему раба? Кольцо чести – признак высшей касты. Быдло,– пленник с усмешкой повел глазами вокруг и повторил отчетливее,– быдло может носить эти кольца безо всякой опасности. Они приводятся в действие честью и совестью офицера. Слеза стыда, господин Муромец? Однако… Это нонсенс какой-то – плачущий от стыда варвар! Поистине загадочен край Лукоморский. Говорящие коты, плачущие богатыри… Бред, бред…
Все без исключения посмотрели на Илью. Муромец действительно плакал, молча глотая огромные, как белая смородина, слезы. Он смотрел не на собачий ошейник, а на нательный крестик, болтавшийся на шее юноши.
Илья распахнул свою косоворотку и извлек на божий свет свой крест. Шпион впился в него глазами. Деревянные кресты были одинаковы, вырезаны одной рукой из одного куска твердого светлого дерева.
– Отец? Если это, конечно, ваш крест… Вот незадача,– пробормотал пленник чести.– Мне сообщили перед заброской, что семью мою извели до последнего человека мерзавец Задов и иезуит Дзержинский в подвалах люблянских…
– Лубянских,– поправил Дзержинский.
– Кто говорил? – глухо выдавил Илья, вставая на дрожащих от волнения ногах со стула.– Какая мразь?
– Молчать,– заревел Владимиров, обрушивая кулак на стол.
Клещи попрыгали и свалились на пол, лампа ярко вспыхнула и погасла. Под мертвенным светом дежурного неонового освещения бледность на лицах Ильи и опомнившегося пленника была не так заметна.
– Молчать,– выдохнул Владимиров уже свистящим сорванным голосом.– Жить надоело, господин диверсант?
Владимиров торопливо поднял трубку, дунул в нее по привычке и повышенным тоном потребовал:
– Дурова и Шаманова ко мне.
До прихода ветеринара и отрядного священника все молчали, то и дело переводя изумленные взгляды с Ильи на его сына.
Шаманов и Дуров вошли вместе.
– Ну-с, это больной? – приступил к делу Дуров, с ходу открывая рот юноше и заглядывая ему в зубы.– Патологии не вижу.
