Я последовал ее совету. В тот день она целовала меня нежно и робко, с какой-то непонятной обреченностью, словно бы забыла, кто я, и теперь, не раскрывая глаз, пыталась узнать одним касанием губ. Быть может, и я никогда не чувствовал ее настолько родной, мы были близки, как люди, прожившие рядом не одну жизнь, но так и не насмотревшиеся друг на друга.
Ее руки взлетели мне на плечи. Время останавливалось или меняло направление хода. Сердце билось настолько тихо, что я уже не ощущал его стука, но зато отлично слышал ответ ее сердечка.
Моя ладонь скользнула по талии, поднялась вверх, лаская плечи, кончики пальцев коснулись ее шеи и… – Мне больно.
Лана изо всех сил упиралась мне в грудь руками. Я крепко держал ее за волосы на затылке, заставляя до хруста запрокидывать голову. Мои глаза застилала розовая пелена. Я впервые с ужасом понял, ЧТО именно со мной происходит…
Разбитые части моей Азиатской дивизии вновь уходили в Монголию. Поход на красное Забайкалье оказался авантюрой, никаких войск атамана Семенова там уже не было, местное население разбегалось, а силы большевиков росли на глазах. После двух кровопролитных сражений я принял единственно возможное решение, уводя остатки своих людей на Халху, но Урга больше не приняла нас…
Революционная зараза проникла и в эти желтые степи. Конники Сухэ-Батора почти без боя взяли в плен Богдо-гэгена, и на этот раз он совсем не оплакивал свою участь. Более того, восьмое воплощение живого Будды забыл обо мне, своем верном цин-ване, на правах духовного лидера монгольского народа благословляя большевиков и принимая от них дары…
В этом народе угас дух Чингисхана! Никому не расслабляться. Мы обойдем Ургу и двинемся дальше.
– Куда, господин барон?
– Не ваше дело! Туда, куда я прикажу.
– Местные пастухи, заслышав о нашем приближении, бросают пастбища и уводят стада. В дивизии может начаться голод.
– Так отправляйте казачьи сотни во все концы. При встрече с монголами безжалостно реквизировать скот и продукты. В случае оказания сопротивления или любого протеста – расстреливать на месте и сжигать все!
– У нас не хватит людей на всю степь. Участились случаи дезертирства…
– Молчать! Только железной рукой можно навести порядок и дисциплину в войсках. Все дезертиры должны быть пойманы и казнены перед строем. Более того, я приказываю расстреливать каждого, кто хотя бы помыслит о дезертирстве или даже будет заподозрен в сочувствии к казненным. Без малейшего снисхождения к чинам, возрасту и заслугам!
– Но, барон…
– Даже к вашим заслугам, генерал!
…Все последующие дни пунктуально превращали мою жизнь в ад. Провалы в чужую жизнь случались все чаще и чаще, но если раньше я был там на правах стороннего наблюдателя, то теперь они сопровождались болезненным чувством проникновения или вживания в образ. Я просыпался ночами от собственных криков, принюхиваясь, ощущал на собственных пальцах запах пороха, понимал и мог правильно произнести незнакомые доселе монгольские слова или строки буддистских молитв. И хотя я был абсолютно уверен в невозможности кого-либо проникнуть в мой разум, но где-то подсознательно помнил: еще ни один психбольной не признал себя таковым…
Лана исчезла на неделю. Она изредка отвечала на sms-ки, коротко, в основном, что все в порядке, но она очень устала. Настаивать на встрече было бессмысленно. Я грузил себя работой, как-то пытался записывать обрывочные воспоминания, всерьез лезть в смутные дебри гражданских войн, выискивая возможные совпадения или исторические реалии, не хотелось.
А потом мой телефон, находясь на беззвучном режиме, короткой вспышкой светового сигнала предупредил о пришедшем сообщении. Даже не нажимая кнопок, я знал, что это она. И примерно знал, что там будет написано. Я не ошибся: «Соскучилась жутко. Приходи».
На самом деле я и близко не верил, что она может по мне скучать. Смысл послания был в ином – она нашла его. Нашла того, кто мучил меня ночами, кто заставил поднять на нее руку, кто хочет, чтоб его вечно помнили, но только забыли, каким он был…
На этот раз Лана пришла в кафе раньше, чем я. И на скатерти стояло не привычное французское вино, а черный кубинский ром.
– Садись, – целуя меня, сказала она. – Как ты?
– Держусь. Хотя сплю мало.
– Неудивительно. Я посмотрела, кто тебя тревожит. Хотя «тревожит» – это мягко сказано. Он убьет тебя, как убил сотни других, если ты не покоришься его воле. Пей, милый…
– Твое здоровье.
– Наше!
Мы церемонно чокнулись. Лану всегда смешила моя привычка оттопыривать мизинец, держа в руке бокал. Но это врожденное и скорее идет от казачьих корней, чем от надуманного аристократизма.
Ну не мещанское сословие, это точно, – улыбнулась она, безошибочно отвечая на мои мысли. – Если хочешь, я могу нарисовать тебе всю твою родословную примерно от пятнадцатого века. Например, ты знаешь, почему в твоем роду такое сильное значение имеют карты, женщины и кони?
Знаю. Одну их моих прапрапра-бабок выиграл в карты гусарский полковник для своего денщика. Это старинное семейное предание, – спокойно ответил я. – Лучше расскажи, где пропадала столько времени?
– Закрытая тема, – мягко оборвала Лана. – Не хочу вспоминать.
Подошедшая официантка принесла греческий салат с двойной порцией сыра фетаки. Мы замолчали. Когда пауза затянулась, Лана сама налила полный бокал рома и выпила не морщась, как воду.
– Убили девочку. Ту, что я готовила на смену себе. Очень симпатичная, не очень умная, магические данные средние, но зато в отличие от меня она действительно любила это дело. Убили ритуально. Страшно. На ее теле было вырезано мое тайное имя…
– Прости. – Я накрыл ее ладони своими, невольно вздрогнув – в голове вспыхнула скудно освещенная комната морга, вытянувшееся девичье тело под серой простыней и общая аура боли, перемешанная с ужасом и отчаянием.
– Вряд ли твое тайное имя могли знать многие.
– Вот именно. – Она вновь наполнила бокал. – Подключили всех: милицию, фээсбэшников, знакомых бандитов. Мне пришлось ехать в Москву, Элисту, в Казахстан, помотаться по области.
– Кто?
– Один из наших. Захотел большей власти. Все.
Я знал, что больше она ничего не будет рассказывать, да, собственно, и не нуждался в продолжении. Все было понятно без слов. В их среде суд скор на решение, а милиция не заводит дела по ритуальным убийствам.
– Почему не позвала меня? Я мог бы помочь.
– Не хотела тебя впутывать в это. Забудь все и держись подальше. Я реально боюсь за тебя, потому что если я тебя потеряю, то никогда себе не прощу…
На ее ресницах, быть может, впервые со дня нашего знакомства показались слезы. Я пересел на ее сторону и молча обнял за плечи. Она плакала тихо, без скулежа, без причитаний, без всхлипываний. Просто не могла сдержать слезы, катившиеся по щекам…
Когда она немного успокоилась, я протянул руку, доливая ей ром. Лана отодвинула бокал:
– Пока хватит. Теперь только о тебе. Я должна провести обряд. Не уверена, что хватит сил, но и затягивать это дальше опасно. Соберешь все, что я скажу, и придешь ко мне завтра вечером. Сколько понадобится времени, не знаю, может, полчаса, может, час-два. Помоги мне остановить его.
– Кого?
– Махагалу, демона монгольских степей…
«Боги благоволят великому цин-вану, – нараспев лгали старые бритоголовые ламы, щуря и без того узкие глаза. – Они даруют ему победу, имя белого генерала будет созвучно гонгу небес от края до края
