Батырбековский.
За дверью послышалась пьяная ругань. Бек и шляхтич неуверенно взялись за оружие, и даже Олаф вынул из-за пояса свой топор, но Илья, снова метнув слегка помутневший взгляд на песочные часы, успокоенно кивнул: «Рано!» – и тут же повысил голос до легкого рыка:
– Не заперто!
Дверь распахнулась.
Двое рыжеволосых ковбоев с бутылками в правой руке и холщовыми сумками в левой, пьяно пересмеиваясь, ввалились в номер и замерли у шкафа. На шее у обоих болтались небрежно повязанные ирландские зеленые платки.
Ковбой постарше небрежно опустил свою сумку на пол, приложил пару пальцев к полам шляпы и хрипло отрапортовал:
– П-п-патрик!
Второй ковбой, пьяный до изнеможения, представиться не смог, поэтому, держась за шкаф, только улыбнулся – искренне и широко.
– Мы к вам, – пояснил Патрик, придерживая приятеля за пояс. – З-з-за нашу и вашу свободу!
Патрик слегка икнул, показывая, что сказал все, и двинулся к столу. Бек и Олаф нерешительно поглядывали на Илью, но тот молчал, задумчиво потирая виски. Наконец Муромец собрался с мыслями и задумчиво припомнил:
– Мне кажется, я это где-то уже слышал. Вы кто?
– Ирландцы! – как о само собой разумеющемся гордо сообщил Патрик, опускаясь на табурет, в то время как его сияющий приятель стащил с горы перин верхнюю и, ухватив за угол, поволок к окну устраиваться на послеобеденный отдых.
– Он проспится, – успокоил присутствующих Патрик. – Пару часов, и он будет как стеклышко. Время есть. А что это вы на меня так уставились?
– Ничего, – усмехнулся Илья. – Дежавю. Пей, приятель.
Патрик благодарно улыбнулся.
В дверь постучали.
– Войдите! – громыхнул Илья.
Дверь распахнулась.
На пороге стоял ладный невысокий мужчина – смуглый, с римским носом и колючими глазами. За правым плечом его торчала старая берданка. На левом плече висел кожаный мешок.
– Сильвио, – удивился Пшимановский, – а ты зачем тут? Тебе нужны неприятности?
– Сильвио Корлеоне, – вежливо приподнял шляпу итальянец. – Торговля оливками.
– Майонез должен быть оливковый, – согласился Илья, окидывая стол мутным взглядом. Для чистоты эксперимента бек наливал ему в три раза чаще, чем остальным, поэтому не будем судить пана Муромского слишком строго. Тем более что он, по сути, мог быть уже в отпуске, если бы не подвернулся под руку командиру отряда.
Сильвио аккуратно поставил на стол бумажный пакетик майонеза, извлеченный из мешка. Потом вывалил и остальное содержимое: несколько пачек спагетти, десяток апельсинов и еще какую-то снедь. В заключение появилась и бутылка мартини.
– Неприятности мне не нужны, – пояснил итальянец Пшимановскому. – Мне нужен скальп шерифа. Или хотя бы уши – эта сволочь душит мой бизнес. Сегодня вечером я сделаю ему такое предложение, от которого он не сможет отказаться.
С этими словами Сильвио уселся за стол, поставив берданку у правой ноги.
– А вы это хорошо придумали, – заметил он, внимательно оглядывая комнату.
– В смысле? – поинтересовался бек, откупоривая мартини и наливая первый стакан кивнувшему Илье.
– В смысле матрасов, – пояснил свою мысль Сильвио. – Можно залечь, передохнуть, пока время есть. Учту на будущее.
– Пожалуйста, – легко согласился щедрый бек. – Пять процентов валового дохода с каждой реализации моей идеи.
Они уже сошлись на двух с половиной, когда в дверь осторожно поскреблись.
– Мое почтение, – в проходе появился местный гробовщик. – Кацман. Старый Кацман. Гробовщик.
– Нет, ну какая прелесть! – искренне восхитился Олаф, огладив бороду и между делом залпом проглотив стакан мартини. – Никогда бы не подумал, что в Питсдауне столько порядочных людей. Вы так сильно любите индейцев и негров, папаша?
– Ша, молодой человек, – оборвал Олафа Кацман. – Только не надо этих нежностей. Никаких соплей, чистая коммерция.
Олаф изумленно замолк, а гробовщик тем временем печально продолжал:
– Этот пацак [29] Брейк – полный идиот. Вы спросите, есть ли у меня мозги? Так успокойтесь, их есть у меня! Поэтому я уйду. Но еще у меня есть сын Давид, а у Давида есть голова и есть штуцер [30]. Давид стреляет мало, но стреляет точно. Когда он стреляет, хочется, чтобы он стрелял еще и еще. В мальчике пропадает талант, но ему таки негде развернуться. Мальчик хотел открыть маленький-маленький банк, но этот пацак Брейк сказал: городу хватит банка его папаши Брейка-старшего. И это здоровая конкуренция? Спрашивается, куда я приехал и где я возьму деньги на обратный билет?
– Короче! – оборвал старика Олаф, который совершенно потерял ход мысли гробовщика.
– Ай, не надо так кричать на бедного старика! – поморщился Кацман. – Вы не слышали, как кричит моя жена. Она хочет, чтобы я оглох. Короче, мой мальчик имеет желание открыть банк, и если этот пацак ему мешает, то тем хуже для него. Америка – свободная страна. И еще: я хочу клиентов-апачей и клиентов- негров. Они славные ребята, они мрут не хуже других и дадут большой доход. Так пусть они все живут себе долго, пока я их не похороню. И дай им Бог побольше детей. А если их всех перевешают эти головорезы, то кто, я вас спрашиваю, будет платить за их похороны? А кто будет следующим? Вы таки сомневались? Так вам я скажу: следующим буду я. А оно мне надо?.. Вот вы спросите – Акукарача или Брейк? И я выберу Брейка. И я даже похороню его со скидкой за счет фирмы… Давидик!
На пороге появился молодой курчавый широкоплечий верзила в брюках, заправленных в сапоги, элегантной замшевой куртке и ермолке на голове. В руках он действительно держал штуцер.
– Входи, Давид, и тихо закрой дверь – люди простудятся, – ласково посоветовал Кацман сыну.
Парень, сняв с макушки ермолку, застенчиво и не без труда протиснулся в комнату.
– Здрасьте на все четыре ветра, – отвесил земной поклон меткий стрелок и, выпрямляясь, едва не свалил шкаф.
– Мальчик из интеллигентной семьи, – гордо пояснил Кацман. – Мальчик родился в Бердичеве и знает ваши обычаи… Давид, штуцер в порядке?
– Стоп, – устало вздохнул Илья. – Кто такой Брейк и кто такой Акукарача?
– И кто такой Штуцер? – нахмурился Олаф.
– Шолом, то есть привет, – удивился Кацман. – Вы хотите поменять шерифа и вы не знаете-таки его фамилию?
– Штуцер! – восторженно догадался Олаф.
– Почему Штуцер? – почему-то обиделся Кацман.
– Вы же сами сказали! – возмутился Олаф.
– Брейк! – заорал взбешенный этим диалогом Илья. – По углам! Рефери все ясно.
Он минуту помолчал, переводя взгляд с Кацмана на его сына.
– А вам не страшно за вашего мальчика, папаша?
– Лучше умереть стоя, чем жить на коленях, – гордо поделился свежей мыслью Кацман. – Давид, сядь себе в угол и не мешай людям делать маленькое вече. Люди опытные. Люди знают, куда тебя поставить. И почисть штуцер.
Олаф хотел было все-таки внести ясность по поводу Штуцера, но, перехватив взгляд Ильи, решил с этим вопросом повременить.
Кацман вежливо попрощался, бросил строгий взгляд на сына и удалился так деликатно, что не
