нелепо звучало слово 'детка'. — А после Толедо будет свадьба. Только мы, оборотни, знаем, как проводить такие мероприятия со вкусом и размахом.
— В нашем случае размах неуместен, — сказал Павел. — Я не люблю Инну, она не любит меня. Зачем все это фарисейство?
— Ничего, в Толедо вы слюбитесь, как пара голубков.
— Сомневаюсь. — Павел с ненавистью смотрел на Инну. Та ответила ему аналогичным взглядом.
— Если сомневаешься, Паша, то знай — нам известно, где живет твоя фея. И подпалить ее вместе с чердаком нам ничего не стоит. Коль ты так любишь ее, позаботься о ее безопасности. Кстати, вот тебе кое-что на память.
И Кирилл протянул Павлу си-ди в пластиковой коробочке.
— Что это? — спросил Павел, уже догадываясь. От этой догадки похолодело сердце.
— Запись того, как избивали твою подругу. Посматривай на досуге, если хочешь, чтобы такого с ней не повторилось.
— Хорошо, — сказал Павел, стискивая кулаки.
В один миг разрушилась его нормальная жизнь и все надежды, связанные с любимой девушкой. Но ничего, он выдержит. Он же волк, а волчьей шкуре ничего не страшно.
— Я все сделаю для того, чтобы Инне жилось комфортно. Только не трогайте Елену.
— Слово оборотня?
— Слово оборотня!
— Что ж, тогда не стоит терять время. Ты, Павел, пока отправляйся в свою общагу. В ближайшее время подай заявление в деканат о переводе на заочное отделение. А как только ты и Инна сдадите первые зачеты — вас ждет Толедо.
Кирилл хлопнул в ладоши. Появились два дюжих телохранителя.
— Проводите принца Павла до машины, — сказал Кирилл.
— Постойте! — взмахнул Павел рукой. — Вы обещали мне, что я смогу убедиться в том, что жизнь Елены вне опасности, что она в больнице, где за ней присматривают…
— Хорошо. Тогда отвезите сначала принца Павла в больницу Общины.
Телохранители кивнули.
Павел бросит прощальный взгляд на Инну. Та ответила ему взглядом победительницы.
Дорога до больницы оказалась долгой. Машина петляла по каким-то проулкам, и Павел подумал, что это специально — чтобы он не запомнил дороги. Но его телохранители не знали, что Павел включил звериное обоняние и теперь запоминал дорогу по крошечным флюидам воздуха, влетавшим в приоткрытое окно водителя. Теперь он мог найти эту дорогу с закрытыми глазами.
Наконец они вырулили на открытую площадку и припарковались. Вышли. Павел огляделся. Посреди площадки находился фонтан (сейчас он уже не работал), окруженный клумбами, на которых завяли цветы.
Цветы… Это резануло по сердцу.
Павел в сопровождении своих телохранителей вошел в вестибюль больницы. За регистрационной стойкой болтала по телефону ослепительная блондинка. Завидев Павла и охранников, она немедленно прекратила болтовню и всем своим видом изобразила полнейшее внимание.
— Добрый вечер, — сказал один из охранников. — Тут к вам сегодня на излечение была доставлена фея.
— Ее зовут Елена, — внес ясность Павел.
— А, ну как же, помню, ее привезли в мое дежурство. Сначала ей сделали операцию, сейчас она вне опасности и к ней можно пускать посетителей.
— Вот посетитель, — показал на Павла один из бандитов.
— А вы?
— А мы его охрана.
— Понятно. Пятый этаж, палата номер пятьдесят четыре. Только, пожалуйста, наденьте бахилы и халаты.
В бахилах и халатах охранники выглядели внушительно, а Павел совсем потерялся. Но это не значит, что он потерялся окончательно. В душе его клокотала ярость — и прежде всего на самого себя. Если бы он тогда не совокупился с этой волчицей… Впрочем, что ж теперь жаловаться. За неразборчивые половые связи надо платить.
Вот только заплатила за это Елена, девушка, которую он любил так, что сердцу становилось больно, а к глазам подкатывали слезы.
В лифте они поднялись на пятый этаж. Все молчали. Да и о чем здесь можно было говорить? И с кем? С этими костоломами?
Пятьдесят четвертая палата оказалась неподалеку от лифта, и все равно Павлу эта дорога показалась вечностью.
'Виа долороза[2],— подумал Павел. — Это моя виа долороза'.
Может быть, он и преувеличивал, но в молодости все склонны к максималистским суждениям.
У пятьдесят четвертой палаты дежурила медсестра.
— Больная отдыхает, — сказала она.
— Ничего, мы ненадолго, — сказал один из охранников.
— Мы будем за дверью, — сказал второй охранник Павлу. — А вы входите в палату. У вас десять минут.
Павел кивнул и открыл дверь.
В палате было полутемно. Горел неяркий ночник на прикроватной тумбочке, окна были зашторены.
Павел подошел к постели и опустился на колени:
— Леночка, милая, прости меня…
Девушка, лежавшая под одеялом, открыла глаза:
— Павлик, ты пришел… Дай руку.
Она выпростала из-под одеяла руку и протянула ему. Павел припал к ее руке и понял, что плачет.
— Лена, прости меня, — заговорил он. — Ты пострадала из-за меня, но если бы я знал, что так все выйдет…
— А никто не мог знать, — слабо улыбнулась девушка. По щеке ее тоже поползла слеза. — Знаешь, что самое ужасное?
— Что?
— Они сделали мне операцию. Стерилизовали. У меня никогда не будет детей.
— Подонки!
— Но это ничего. Я уже смирилась. Ведь я хотела иметь детей только от тебя, а тебя у меня отняли.
— Лена, прости меня, прости, прости, если только сможешь…
— Ты ни в чем не виноват. Это судьба. Что они с тобой сделают?
— Они требуют, чтобы я перевелся на заочное отделение, а после первой сессии уехал с этой тварью в Толедо — якобы для того, чтобы получше ее узнать. Ненавижу ее! И себя ненавижу!
— Не надо, Павлик. Ненависть бесплодна. Только любовь приносит свои плоды. Обещай мне, что ты будешь хорошо относиться к этой девушке.
— Лена!
— Нет, обещай, прошу. Она ведь ни в чем не виновата. Да и никто не виноват.
— Лена, ты святая. Я должен был с первого раза это понять.
— Нет, я не святая. Святые не любят блюз, а я люблю. Просто без ума от блюза.
— Лена…
— Обещай мне, что в каждом ресторане, где вы будете сидеть, ты будешь заказывать оркестру блюз. Это будет напоминанием обо мне.
— Хорошо, хорошо, милая, но ты это так говоришь, словно…
