– Нет... нет... – Соловьев судорожно ловил ртом воздух, но легкие казались забитыми цементом, они никак не могли расправиться и наполнить грудь.
– Если у тебя еще остались какие-то сомнения, то лучше скажи сразу. Сделай это сейчас. Я должен знать, могу ли я на тебя рассчитывать.
Соловьев закивал:
– Да, да... Можете... можете...
– Ты был не прав, парень. Ты поставил вопрос в чересчур категоричной форме. Теперь я хочу знать, можешь ли ты его разрешить? В такой же форме? Ну?
– Вам показалось... Я ничего не ставил. – Соловьев удивлялся, как он еще может говорить, слова доносились глухо и откуда-то издалека, как это бывает, когда кто-то вклинивается в телефонный разговор.
– На!
Он вдруг почувствовал, что приклад уперся ему в грудь, ружье повернулось. Теперь стволы смотрели куда-то в сторону, поверх левого плеча Мезенцева.
– Держи!
Соловьев будто со стороны наблюдал за своей рукой: вот белые пальцы обхватили ложе... вздрогнув, двинулись вперед...
– Положи пальцы на курки!
– Зззачем?
– Делай, что я говорю!
Соловьев осторожно положил дрожащие пальцы на курки. Он старался изо всех сил напрячь их, чтобы случайно не нажать и не выстрелить.
– Молодец! – похвалил Мезенцев. – А теперь... Подойдем ближе к проблеме... – Он медленно обхватил вороненую сталь стволов, повернул и упер их себе в грудь. – Тихо, парень! Не дрожи! Не делай случайных движений, ладно? Я не хочу, чтобы это получилось случайно. Ты понял?
Соловьев с трудом проглотил слюну, она походила на кусок застывающего воска.
– Отлично! Даже нет, мы поступим вот как. – Мезенцев встал на колени, будто собирался сделать что-то непристойное. Обеими руками он держал стволы у самого обреза и заглядывал...
«О боже! Он смотрит прямо туда!»
– Вот теперь, пожалуй... Теперь все так, как должно быть. Да? – Он прижал обрез дула ко лбу. – Теперь прла-а-а-вно... потяни за курок.
Соловьев зажмурился:
– Нет, я...
– Не закрывай глаза. Именно так решаются вопросы, заданные в категоричной форме. Ты видел – там, в деревне у меня это получается. Теперь я хочу посмотреть, получится ли у тебя?
– Я не хочу, – быстро произнес Соловьев. Он почувствовал, как мышцы сводит судорогой, но боялся пошевелиться – одно неосторожное движение, и... – Ну зачем... Зачем вы это делаете? – Он заплакал, но по-прежнему боялся пошевелиться.
– Если первый раз выйдет осечка, не смущайся. Ты же помнишь, там всего один патрон, – продолжал наставлять его Ме зенцев, и его голос звучал так спокойно, будто он выполнял свое обещание – учил парня курить. – Не все получается с первого раза. К этому надо быть готовым. Я хочу узнать, готов ли ты?
Соловьев покачнулся. Его ноги приобрели мягкую гибкость – словно кто-то вытащил из них кости и суставы. Перед глазами все задрожало и поплыло. Руки похолодели и превратились в два куска льда, казалось, если он и дальше будет сжимать пальцы, они просто расколются. Треснут и упадут на асфальт.
Соловьев отпустил руки, но Мезенцев не дал ружью упасть. Он быстро поймал его и перехватил.
– Теперь смотри, как это делаю я.
Сил больше не осталось – Соловьев упал, скорчился на земле, забился, будто в конвульсиях.
Кроссовка Мезенцева, испачканная в крови неизвестного («это не имеет значения, ведь он уже мертв?» – тупо подумалось Соловьеву) тракториста уперлась в его грудь, а черные дырки стволов – в лицо.
Журналист бился, извиваясь, он всеми силами пытался вырваться, но кроссовка крепко прижимала его к асфальту.
– Смотри! – Раздался щелчок.
И затем наступила долгая пауза, в течение которой Соловьев мучительно соображал, последует ли за ним выстрел или нет...
Выстрела не было.
Мезенцев резко убрал ружье, прислонил его к колесу, потом нагнулся, ухватил Соловьева за воротник и рывком поставил на ноги.
– Ты все же обдулся, парень... – В его голосе звучало злорадство. Он усмехнулся. – Так что ты сказал про вертолет?
Он говорил так спокойно, будто они сидели за столиком в кафе и мирно беседовали о всякой ерунде.
Но для Соловьева это было уже слишком. Лицо Мезенцева, качавшееся у него перед глазами, двоилось и троилось. Оно все время куда-то уплывало, но каждый раз возвращалось вновь.
– Ты говоришь, он упал?
Легкий кивок – это все, на что Соловьев был сейчас спо собен. Один легкий кивок, вздумай он кивнуть чуть сильнее, наверное, откусил бы себе язык.
– Ну разве это не замечательно? – Соловьеву показалось, что Мезенцев даже облизнулся, словно отведал чего-то необыкновенно вкусного. – Мы могли разбиться в вертолете – и не разбились. Нас мог раздавить трактор, как двух лягушек, выбравшихся ночью на шоссе, – и не раздавил. Мы могли бы, – он погрозил Соловьеву пальцем, – о-о-о, мы могли бы выпустить друг другу мозги! Представляешь? И – не выпустили. И ты будешь говорить, что во всем ЭТОМ нет никакого смысла? Ты просто его не видишь, но он есть. Есть?
Он сильно встряхнул Соловьева, тот ударился поясницей о ступеньку, ведущую наверх, в кабину.
– Есть?
– Да, – сказал Соловьев, отчасти потому, что не хотел связываться с сумасшедшим, отчасти... Потому что в этом действительно был какой-то смысл. Может, и безумный...
– Ты его не видишь, но чувствуешь, правда?
– Да.
– А что тебе еще надо? Какие еще вопросы тебя интересуют? Когда все это закончится? Или – чем все это закончится? Дай-ка я' попробую угадать! Тебя больше всего волнует, чем все это закончится именно для тебя? Верно?
Соловьев кивнул.
– Полезай в кабину.
Сначала он думал, что у него ничего не получится. Ноги оскальзывались на ступеньках, и руки никак не могли ухватиться за поручни. Но дружеская поддержка – в виде чего-то металлического, упиравшегося прямо в его задницу, Соловьев не оглядывался, но готов был поспорить на что угодно, что он знает, что это такое, – помогла ему преодолеть три ступеньки меньше чем за секунду. Он обессилено рухнул на сиденье.
