отъезжает, и Рита видит, ОТКУДА льется эта струйка. Джордж стоит и улыбается. Но... Не страшно. Это тогда ей показалось, что страшно, а на самом деле – глупо. Боже, как он глупо выглядит!
Кххщщщщ! ЖЕРТВА!
Зелень. Немного другая. Зеленая панель, закрывающая двигатель большого трактора. Трактор рявкает мощным дизелем и прыгает вперед, прямо на нее, еще немного, и он выскочит из телевизора...
Кххщщщщ! ЖЕРТВА!
Зелень. Она снова видит траву и – камера смещается – свою руку. Она сидит на траве, Джордж поливает ее пивом, и она смеется. Она выглядит счастливой, и в ту минуту ей кажется, что между ними может что-то случиться... Что-то... Несмотря ни на что...
Кххщщщщ! ЖЕРТВА!
Снова зелень. Она ее видела недавно. Это опять трактор. Он... мчится на полной скорости, его кидает из стороны в сторону, но он чудом продолжает удерживаться на шоссе. Теперь она видит все глазами того человека, который сидит за рулем. Она видит его руки: большие, перевитые толстыми венами руки. Уверенные, сильные руки. Руки, которые созданы брать, хотя, быть может, даже и не подозревали об этом... До какого-то момента. Руки как олицетворение дремавшей силы, силы, до поры до времени не находившей нужного, единственно верного выхода, руки, которые...
Кххщщщщ! ЖЕРТВА!
Слово появляется на экране и исчезает. Появляется снова и исчезает. Что оно означает?
Зелень. Бледная и противная, какая-то немощная. Помятый бок «Таврии» и Джордж, лежащий на спине, пытающийся проделать в бензобаке дыру...
Его лицо крупным планом. Под ним – надпись. ЖЕРТВА!
– Не я? – Рита отчаянно мотает головой и видит себя со стороны: она сидит перед телевизором и мотает головой.
Теперь – ее лицо. Таким же крупным планом. Разбитая губа, ужас, застывший в морщинках, лучами расходящихся от наружных уголков глаз, ужас в складках, идущих от крыльев носа к уголкам рта, ужас в глазах, ужас...
Ее лицо и та же надпись. ЖЕРТВА. Она замечает, что что-то изменилось. Что же? Что? Скорее, скорее...
Надпись появляется снова. ЖЕРТВА?
Вот что – знак вопроса.
– Нет! Пожалуйста, не надо. Не надо... Ее губы растягиваются в плаксивой гримасе, слезы бегут по щекам. Она плачет и видит себя со стороны.
– Не надо... Не я...
Кххщщщщ! Снова картинки. Рита, сильные руки, сжимающие руль... Ребенок... Ребенок с серыми глазами!
Кххщщщщ! Еще раз. Рита, руки, ребенок... Рита, руки, ребенок... Рита, руки, ребенок...
– Да! – Она кивает. Кажется, она понимает, что имеет в виду... Кто? Кто показывает ей картинку за картинкой?
Не имеет значения.
Кххщщщщ! Она сидит на траве и смотрит в пустоту. Джордж хватает ее за руку и усаживает на байк... Байк срывается с места, и через секунду по его следу пролетает огромный трактор...
Кххщщщщ! Байк стоит у обочины, Рита крутит в воздухе пальцем, и Джордж как бы украдкой, как бы исподтишка... целует ее палец.
Кххщщщщ! Байк. Снова байк. Он опять стоит у обочины и вдруг начинает дрожать мелкой дрожью, словно предчувствуя свой конец. Камера отъезжает, и на заднем плане появляется разбитая морда большого трактора. Сколько это длится? Секунду? Две? Час? Неизвестно. Трактор прыгает и сминает байк своими чудовищными жадными колесами. Байка больше нет.
Кххщщщщ! Джордж крупным планом. Он лежит под машиной, поднимает голову и прислушивается, страх медленно растекается по его лицу, лицо Джорджа оплывает, как тающая свеча, дрожит и расплывается...
ЖЕРТВА!
– Да! – шепчет Рита. – Да!
Она бросает последний взгляд на экран. Рита, руки, ребе нок... Рита, руки, ребенок...
– Да, – говорит она решительно. Встает и подходит к двери.
Долю секунды она колеблется. Но в это мгновение она даже не видит свои руки, только экран, и в нем – чередующиеся картинки: Рита, руки, ребенок... Божественно красивый мальчик с серыми глазами.
Она закрывает дверь на засов.
И видит лицо Джорджа. Проходит несколько секунд, прежде чем она понимает, что видит его наяву. Справа от двери – большое застекленное окно веранды, разделенное рамами на множество маленьких квадратиков.
Джордж смотрит на нее... Как-то печально. Без упрека. Остается только страх, еще плещущийся в его глазах, но через секунду страх начинает ВЫТЕКАТЬ, легко и неотвратимо, как слезы...
Джордж кивает, подносит палец к губам и потом прикладывает его к стеклу. Задерживает палец на мгновение. Потом разворачивается и уходит.
Рита понимает, что не видит больше ничего, кроме черной пустоты. Она чувствует, что летит куда-то, куда-то проваливается, падает...
Она падает на пол и теряет сознание.
Берег Оки.
– Черт! Ефрейтор... Это... – Ластычев сидел на берегу, широко раскинув ноги.
Рядом с ним на корточках сидел Ваня, лицо его было сосредоточенным и серьезным. Невдалеке мирно посапывал Николай, он лежал тихо и спокойно, как выброшенная коряга, не делая никаких попыток встать или проснуться, словно являлся частью местного пейзажа.
– Откуда ты узнал про эту штуковину? А? Может, я сплю? Или спятил? Нет, ефрейтор. – Ластычев потянулся к мальчику. – Ну-ка, ущипни меня! Ущипни, не бойся! Я хочу понять, что это был не сон. Не хочешь? Ну тогда я тебя ущипну!
Ваня вскрикнул и потер плечо.
– Точно. Ты живой и толстый. Все, как и должно быть. За исключением одного... нет, пожалуй, двух моментов. Первый – я совершенно трезвый, и второй – эта штука в лесу. А? Конечно, если бы я был немного, так сказать... ну, ты понял... тогда мне было бы гораздо легче пережить тот факт, что она разлеглась прямо тут, под боком... С другой стороны если бы я ее не видел вовсе, я бы еще как-нибудь смирился с тем, что я сегодня... Да-а-а... Ты меня озадачил. И что теперь делать?
Ваня, не отрываясь, смотрел на лодку. Он молчал.
Дорога туда и обратно заняла полчаса. Ластычев шел за Ваней, держа его за руку. Всю дорогу его не покидало неприятное чувство, будто по нему ползают мелкие насекомые. Казалось, они ползали по телу, заползали в нос и уши, заставляли шевелиться волосы и проникали даже туда, куда совсем не должны были проникать.
Все это было... отвратительно. Ластычева так и подмывало остановиться и стряхнуть с себя этих мошек, но он понимал, что никаких мошек нет и что нельзя размыкать цепь. Этот парень был чем-то вроде громоотвода. По крайней мере, на левую руку комбата, которую сжимал Ваня в своей круглой ладошке, мурашки не заползали. Ластычев даже остановился и взялся за мальчика двумя руками, тогда противный зуд унялся и в правой, переместившись на спину.
