— Рэкс-пэкс-пэкс! — и посреди комнаты появляется незнакомая женщина. Очень худая, какая-то помятая, с пожелтевшей кожей, но она не производит впечатления больной. Я верю Борману: Юлия Георгиевна действительно была в молодости ослепительной красавицей, она и сейчас очень красива.
Она недоуменно озирается по сторонам, видит Маринку, и Маринка кидается ей на шею и начинает рыдать. Я не хочу им мешать, и я испаряюсь. У меня еще много дел.
Сегодня вторник, и это значит, что у папы нет занятий. Скорее всего, он дома, он может быть и на даче, но это менее вероятно. Я перемещаюсь домой.
Забавно, как быстро входят в привычку самые странные вещи. Я уже воспринимаю центр вечности как что-то привычное, меня больше не завораживают его черно-белые коловращения, я обращаю на него не больше внимания, чем на фонарный столб, увиденный из окна автобуса.
Я перенесся в свою комнату. Странно, но после недавнего обыска она не выглядит разгромленной. С первого взгляда и не поймешь, что вчера здесь все перевернули вверх дном.
Я отдал приказ, и, если в моей квартире были какие-то жучки (а они наверняка были), теперь они все одновременно сломались.
Я иду на кухню. Папа сидит за столом, перед ним две пустые бутылки из-под пива. Его лицо выглядит помятым. Увидев меня, он делает несколько странных жестов, он показывает на свои глаза, уши и рот. Я успокаиваю его, я говорю, что жучков в квартире больше нет. Он спрашивает:
— Телепортация? Я киваю.
— Насколько ты их нагрел?
— Около трехсот тысяч.
— И все? — папа искренне удивлен.
— Все. Они засекли меня слишком быстро.
— Что ты еще умеешь? Телепатия?
— Нет.
— Предвидение?
— Нет. Оно мне не помешало бы, но нет.
— Значит, только телепортация?
— Еще я умею приказывать компьютерным сетям.
— Я думал, ты взломал эту сеть как хакер, а не как супермен.
— Какой я хакер…
— Ладно, хакер, садись.
Я достаю из серванта бокал и наливаю себе пива. Некоторое время мы молчим. Потом папа задумчиво произносит:
— Странно, что Марс добрался именно до тебя.
— Марс?
— Конечно. А ты думаешь, откуда у тебя все эти способности?
— Не знаю.
— То-то же… Некоторое время мы молчим, потом я спрашиваю:
— Папа, что было на Марсе?
— Не знаю.
— Но что-то было?
— Что-то было. Это трудно объяснить. На самом Марсе не было ничего необычного. Холодная безжизненная планета, если не считать жизнью силиконовые коацерваты. Вся информация о Марсе ушла в открытый доступ, мы не нашли там ничего по-настоящему ценного. Интересные вещи начались потом, когда мы вернулись на Землю. Папа помолчал.
— Я давал подписку… но сейчас это уже неактуально. Мы провели в карантине полгода. Большие шишки из НАСА запудрили публике мозги, они говорили, что так было задумано с самого начала, что такая беспрецедентная проверка жизненно необходима, что мы могли привезти с Марса чужеродные микроорганизмы, что в таком деле лучше перебдеть, чем недобдеть. Правду знают всего несколько десятков человек, а всю правду знают… даже не знаю, может быть, человек пять. Папа отхлебнул пива.
— Первоначальный план полета отводил на карантин всего месяц. Список карантинных мероприятий был нам заранее известен, и первую неделю все шло по плану. До тех пор, пока нас не загнали на ментоскоп. Не знаю, что они обнаружили, но это их здорово напугало. Фактически нам провели психокоррекцию. Нет, это слово ни разу не произносилось вслух, я это понял уже после того, как нас выписали из карантина, но это была психокоррекция. Психотропные препараты, раз в неделю ментоскоп, среднее время проверки — два часа.
— Два часа? Что можно исследовать так долго? Если применяется подсветка, любые патологические контуры выявляются за считанные минуты!
— Может быть. Психология — странная наука. В психологии многие вещи засекречены сильнее, чем уравнения термоядерного синтеза. Я уже не знаю, сколько правды в том, что говорят по телевизору про нейронное сканирование. Раньше я думал, что процентов сорок, теперь не знаю, что и думать. Ты знаешь, что ментоскоп может делать не только чтение, но и запись?
— Запись в мозг?
— Да.
— Но это же невозможно! Ядерно-магнитный резонанс — просто побочный эффект активации нейронных контуров, это только внешний признак, если подать на нейрон резонансное возбуждение, нейрон этого даже не заметит.
— Так говорят.
— Ну пусть даже ментоскопом можно искусственно возбуждать нейроны. Но самая простая мысль задействует десятки контуров, содержащие сотни тысяч нейронов. Каким должен быть компьютер, чтобы в реальном времени рассчитывать точки приложения воздействия?
— Стационарным.
Я с ужасом осознал, что это может быть правдой. Что мы знаем о вычислительной мощности компьютера? Каждая последующая модель универсального процессора в среднем вчетверо мощнее предыдущей. А в чем измеряется производительность процессора количественно? В операциях в секунду? Уже антикварный «Пентиум-один», имеющий всего два конвейера, слишком умен для того, чтобы оценивать его так примитивно. Два разных теста, одинаковые по количеству вычислений, но по-разному загружающие кэш, дадут совершенно разные результаты. Тактовая частота? Третий «СпидСтоун» и второй «СуперСпарк» работают на одной тактовой частоте и что с того? Ни один дурак не возьмется утверждать, что они работают одинаково быстро. И что мы знаем о стационарных компьютерах? Кто возьмется дать количественные оценки быстродействию паутинного поля или ионной каши? Мы знаем, что размытые процессоры работают с запредельной скоростью, что для большинства задач основные затраты времени приходятся на ввод-вывод, а для задач имитационного моделирования и искусственного интеллекта скорость работы программы растет пропорционально корню четвертой степени от трудозатрат на написание программы и пропорционально логарифму времени обучения. Мы знаем, что сложность человеческого мозга запредельна, что хотя теоретически нервные контуры описываются уравнениями Тьюринга-Поста, практически сложность нервной системы человека выражается миллиарднозначным числом. И в конечном итоге мы упираемся в простой вопрос: может ли беспредельно мощный компьютер познать беспредельно сложный мозг? Пусть не полностью, пусть ограниченно, пусть только отдельные контуры. Но ведь может? Кто знает, как здесь раскрывается неопределенность «бесконечность на бесконечность»…
До меня дошло, чего я избежал. Когда я сидел в подвале ФР, когда на меня медленно наезжал шлем ментоскопа, кто знает, что бы случилось со мной, если бы я не принял решения сломать этот чертов агрегат? Может быть, те нервные контуры, которые отвечают за то-что-во-мне-живет, были бы сочтены патологическими и перманентно подавлены. Черт возьми! Стоило только допустить, что активное вмешательство в высшую деятельность мозга в принципе возможно, как открывается такое море
