в стороне имелась небольшая рощица, если это можно так назвать, поскольку растений было всего четыре, да еще и посажены они на некотором расстоянии друг от друга: березка, сосна, яблоня и рябина. Варта объяснила как-то Маше, что эти деревья — священные символы времен года: приход весны отмечают, когда под корой березы побежит сок; летом, как сейчас, украшают яблоню; осенью наступает черед рябины, которая поспевает этой хмурой порой; ну а сосна — дерево зимы.
Сначала, как положено, с прибаутками украсили яркими разноцветными ленточками красавицу- яблоньку, сплошь покрытую нежно-розовым цветом, а потом сели за столы, уставленные разной снедью. Здесь принято было всем поселком скидываться на угощение (госпожа Валия еще, помнится, ворчала, что на праздник они, дескать, не пойдут, а деньгу все равно плати), и не было разных столов для богатых и бедных, в такой день все сидели вперемешку.
Пиво и напитки покрепче лились рекой, и вскоре народ потянуло танцевать.
По обычаю, молодежь должна водить хороводы вокруг украшенной яблоньки, славословить лето, а потом, ночью, прыгать через пламя костра — на счастье. Маша посчитала этот обычай очень опасным, но ничего не сказала — вряд ли бы ее тут кто понял правильно.
Веселье бушевало вовсю, Маша сразу же раскраснелась, частью от танцев, а частью от пива — она и рада была бы пить что другое, да вот беда, здесь не подавали ничего безалкогольного. Девушка вместе со всеми повторяла нехитрые движения танца и подпевала (а голос у нее был красивый, да и раньше она любила петь с подругами).
Постепенно и люди постарше присоединились к разудалым пляскам.
Маша была совершенно счастлива, улыбаясь всем окружающим. От танцев и выпитого немного кружилась голова, и девушка готова была обнять весь мир, ей казалось, что все чудесно, будто она вернулась домой, в родной Верхнешвейск: вкусная еда, танцы до упаду, веселые, добрые и милые люди…
И вдруг она почувствовала, как чья-то рука игриво ущипнула ее за мягкое место.
Даже легкий хмель не помешал Маше возмутиться:
— Да как вы смеете!
Она стремительно обернулась и узрела нахала, который посмел так бесстыже ее коснуться.
— Не ломайся, красавица, не обижу! — усмехнулся мужчина фривольно. — Пойдем-ка…
Он запнулся, видно, только сейчас разглядев, кто перед ним. Ошеломленная Маша поняла, что к ней приставал ее давний знакомец, «благородный господин», с которым она столкнулась в лесу сразу по прибытии в этот мир.
«Наверняка он просто не узнал меня в этом платье!» — поняла Маша.
— Это ты?.. — процедил мужчина, окидывая ее с ног до головы откровенным взглядом. — А ты здесь неплохо устроилась, приоделась, вижу…
Он гнусно ухмыльнулся, и Маша поняла, что он имел в виду. Она уже знала, что здесь профессия жду считается унизительной, и нетрудно было догадаться, что «благородный господин» намеренно ее оскорбляет.
— Это не ваше дело, как и где я живу! — выпалила она негодующе, от обиды забывая, что все здесь обстоит не так, как в ее родном мире, и за дерзость дворянину ее по голове не погладят.
К счастью, тот и не подумал применить силу.
— Это уж точно меня не касается, — бросил он надменно и усмехнулся как-то очень обидно. — Я объедками не интересуюсь.
Развернулся и ушел, оставив Машу в одиночестве. И неважно, что вокруг веселились люди, она вдруг почувствовала себя так плохо, что ей захотелось плакать.
Настроение было испорчено окончательно и бесповоротно. А она так радовалась теплому дню, тому, что можно наконец красоваться в лазоревом платье! И даже ненавистный чепец тоже можно снять, потому что праздник, все девушки распустили волосы, только замужние их прячут. Волосы у Маши успели немного отрасти, красиво лежали на плечах. Понятно, нефункционально, неудобно, у них на фабрике многие девушки стриглись совсем коротко или даже брили головы, но… Снова откуда-то появилось в Маше это пошлое, мещанское — приятно было сознавать, что она не хуже прочих! Правда, вот с той блондинкой ей не сравниться, у нее косы до пояса. Ну и ладно, у многих других волосенки вовсе жиденькие, а у нее пусть жесткие, зато красивые! А если надеть венок из синих первоцветов, так и вовсе здорово получится!
Но это все чушь, главное, было весело впервые за долгое время и Машу не гнали, принимали в круг, и даже симпатичные парни с ней плясали… Танцы тут были незамысловатые: два прихлопа, три притопа, игры — тоже простые, Маша мигом выучилась, и ей это даже понравилось, наверно, ее подружкам с фабрики тоже пришлось бы по душе… И надо ж было подкрасться этому… озабоченному! Правда, грело душу осознание того, что и у белобрысого настроение испортилось — его аж перекосило, когда Маша обернулась, и он ее узнал. Наверно, рассчитывал поразвлечься, а не вышло, вот и взбесился. Правильно, какая же нормальная девушка с таким пойдет? Только жду, а тут таких совсем мало.
Погруженная в такие мысли, Маша понуро стояла под березой (дома росли почти такие же, только у здешних кора была белоснежная, а у нее на родине — желтоватая), вертела в руках букетик весенних цветов. Хотела сплести венок, да не стала, настроения не было.
— Маша? — ласково пробасил кто-то у нее над ухом.
Повернувшись, девушка увидела старосту. Тот по случаю праздника принарядился, щеголял в красной рубахе, поверх красовался богато вышитый кафтан до пят, на ногах — сапоги из хорошей кожи, со скрипом, полосатые штаны заправлены в них шикарно, с напуском. Борода расчесана на две стороны, маленькие свинячьи глазки смотрят хитро, с намеком.
— Господин Ранек, — кивнула она. Уже усвоила, кого надо называть господином!
— Веселишься, Маша? — спросил он. Дождался утвердительного кивка и продолжил: — А мне вот грустно!
— Отчего это? — наивно спросила она.
— Никто меня не любит, — вздохнул староста. — Жена померла, дети из гнезда разлетелись. Один я на белом свете!
Маша пожалела беднягу: в такой хороший день думать о печальном не дело!
— Неужели не найдется хорошей женщины, которая согласилась бы быть вам… женой? — Она вовремя заменила слово «партнер» на более привычное в этих краях.
— Вот и я думаю, — подхватил Ранек. Глупая девка сама шла в его руки! Ба, да так уж ли она глупа? Играет просто, выкобенивается! Это было ему по нраву, и староста продолжил: — Наверняка найдется!
— Я тоже так думаю, — вежливо сказала Маша. — У вас все будет хорошо!
— Добрая ты девка, Маша, — произнес Ранек и что-то вынул из кармана. — Вот тебе за ласку, носи на здоровье!
— Что это? — Девушка с любопытством посмотрела на то, что староста положил ей в ладонь. Проволочка, на ней бусинка, ярко-голубая, в цвет платья. Да это же сережки! Девчата у них на фабрике, бывало, прокалывали уши, вдевали стальные колечки — это считалось ужасно модным и даже вызывающим, за это ругали на собраниях трудового коллектива. А тут серьги все девушки носят, и никого это не удивляет. Как интересно! — Ой, спасибо, только у меня даже уши не проколоты…
— Это не беда, — еще более ласково произнес Ранек. — Проткнешь. Иголку вон на огне прокали — только и всего. А тебе они пойдут, Маша, специально к твоим глазам подбирал, синенькие!
— Спасибо, — повторила она, смущаясь. — Так неожиданно и вообще… не привыкла я…
— Неужто такой красивой девке никто подарков не дарил? — поразился староста. — Ну! Молодежь пошла — ничего не смыслят! Ты тех, кто постарше, держись, они-то знают, как бабам потрафить, поняла? — Тут Ранек взял Машу за руку и пожал со значением. Он понизил голос: — Приходи вечером ко мне, поняла?
— Зачем? — удивилась девушка, но тут же сообразила. Вспомнила взгляды, которыми окидывал ее староста при встрече, вспомнила, как смотрел он на нее сегодня… Дареные сережки обжигали ладонь. — Я… нет, извините, я не приду.
— Чего ломаться вздумала? — Тон старосты разом сменился с ласкового на суровый, он стиснул Машину руку до боли: — Не дури, девка, ты тут никто! А моей будешь — одену краше благородной, а то и женюсь! Ну?
