Водка не шла. С трудом пропихивая в глотку очередные пятьдесят грамм, он расправился с поллитрой. Швырнул в окно пустую бутылку и почувствовал себя смертельно трезвым…
ТЫ РЕШИЛ?
Он выронил бутылку, только что открытую, выругался. На столе перед ним стоял пустой стакан, лежали стебли полузасохшего лука, кусок черного хлеба со следами надкуса. В лужице водки обнаружился черный «Берг» с именной гравировкой по щечной накладке. Пачка папирос, окурки, горелые спички…
ТЫ РЕШИЛ?
— Я пьян, — он не заметил, как заговорил в слух. — Я пьян! Слышишь ты, голос в моей голове?! Когда я допью бутылку…
Он наклонился, с трудом сохраняя равновесие, ухватил поллитру за горлышко. Выпрямился. Мокрое стекло выскользнуло из пальцев.
— Твою мать! — с чувством сказал он. — А знаешь, — он перешел на доверительный шепот, — когда я допью, голоса исчезнут. Их место займут черти! Белые черти… — он скривил губы. — Видишь, я еще могу шутить. Ты — Бог? Нет, лучше не отвечай. Сегодня я ничего не хочу знать. Сегодня я пришел в гости к Анне…
— Анна! — он повернулся к двери. В проем ударом топора падал свет, высекая из темноты кусок паркета.
— Анна!
ТЫ НУЖДАЕШЬСЯ В ПРОЩЕНИИ
Я нуждаюсь в ней! Зачем мне прощение — без неё?!
ЗАЧЕМ ТЕБЕ ОНА — БЕЗ ПРОЩЕНИЯ?
— Ты — не Бог, — он устало ссутулился, глядя на кусок паркета. Чертов кусок паркета, на который когда-то ступала нога Анны. — Бог не задает дурацких вопросов…
* * *
— Скажи мне одно… только честно, Рослав! Ты — болен?
— Честно? — узник улыбнулся. — Нет.
Следователь дёрнул щекой. Полез в нагрудный карман, вытащил сложенную вчетверо бумагу. Развернул.
— А я говорю: ты болен.
— Что это? — удивился Рослав.
— Справка. Выдана шестой городской больницей, более известной, как СУС номер шесть.
— Психушка?
— Санаторий узкой специализации. — поправил Следователь. Взял карандаш, положил перед собой чистый лист бумаги. — А теперь — официальная часть. Почему вы скрыли от следствия, что в апреле прошлого года были доставлены в СУС номер шесть с диагнозом «суицидальный синдром»?
— Я ничего не скрывал.
— Вы отрицаете?
— Какое это имеет значение?!
— Значит: отрицаете. Так и запишем.
— Нет!
— Что — нет?
— Пишите: я признаю. Был доставлен.
— Пишу.
— Ещё пишите… Доктор Войцевич определил мой диагноз, как «суицидальный синдром»… Пишете?
— Пишу, пишу.
— Мне было предложено остаться и провести в больнице ещё три месяца. Добровольно, конечно… Я согласился.
— Почему?
— Потому что иначе меня оставили бы там силой.
— Так… — он помолчал. — И что дальше?
— По истечении трёх месяцев доктор Войцевич счёл, что курс можно завершить. Сказал, что я нашёл цель в жизни… — инженер невесело усмехнулся. — и теперь у меня всё будет хорошо.
— Что за цель?
— Жить. Просто жить.
— И что?
— А жить оказалось непросто.
* * *
— Вы ее любили?
— Не знаю, — в глазах Следователя клубится туман, желтовато-серый, мокрый, одно прикосновение которого заставляет вздрогнуть. Болото, хлябь… Ничто под ногами, нечто за туманом. — Не знаю. Просто… без нее мир стал каким-то плоским… Нет объема. Чертова проекция на плоскость, масштаб два к одному… Что вы на меня так смотрите?
Кнежинский покачал головой. Ничего.
— Я ведь тоже был человеком, — неожиданно признался Прокуратор, наклоняясь вперед. Острый профиль опасно навис над Рославом. — Неплохим. Не-плохим. Не…
— Хорошим, — сказал Кнежинский.
— Заткнись, — скулы свело от злости, верхняя губа поползла вверх, обнажая зубы. Прокуратор сам понимал, что выглядит со стороны жутко и, как минимум, не в себе, но справится с лицом не мог. Щека дергалась.
— Сука рваная! — слова шли с запинкой, вперемежку с рычанием. — Что ты обо мне знаешь?! Урр- рою!
* * *
— Почему вы возитесь со мной? — спросил Рослав, садясь и зажимая ладонью рассечённую бровь. Пальцы окрасились кровью.
Следователь молча смотрел на него сверху вниз. Совершенно белое лицо, мёртвые глаза.
— Вам плохо? — забеспокоился Рослав, делая попытку встать.
— Сиди, — свистящим шепотом приказал Следователь. Он понял, что ещё немного, и сам убьёт придурка. Своими руками…
Убьёт, чтобы спасти.
Вдох. Выдох. Вдох, выдох… Расслабиться…
* * *
— Помянем! — они подняли рюмки и, не чокаясь, выпили. Без лишних слов было ясно, кого поминали эти двое: палач и предатель.
— Я, пожалуй, пойду. — Вутич аккуратно поставил пустую рюмку на стол и поднялся. — Ты понимаешь… Дела.
— Ещё увидимся. — сказал Следователь. Оба усмехнулись. Гойко неуверенно протянул руку.
— Не стоит. — Следователь остался недвижен. Рука зависла в воздухе.
— Да, — сказал Вутич, убирая руку. — Ты прав — это уже фарс. Двое врагов пожимают руки над могилой третьего, которого уморили общими усилиями. Так бывает только у Шекспира.
— Куда нам до классиков…
