бился и клокотал предсмертный рев даггона, и этот рев уже был неотделим от его собственного предсмертного хрипа. И вдруг все кончилось. Только оседала и таяла на лицах замерших людей мелкая снежная пыль, сверкавшая, словно жемчуг.
Наконец экс-профессор Табачников поднялся и, глянув на то, что осталось от бретт-эмиссара (обглоданные мерзлые кости и череп, мертво скалящийся в белозубой усмешке), сказал:
— Нет, не он. Не о нем говорилось в предании. Класус всю жизнь готовился побеждать даггонов, но один-единственный даггон сломил его самого. Зог'гайр?.. И ведь это была еще не самая сильная разновидность демонов судьбы. Та, что приходит с музыкой…
Гендаль Эрккин, существо куда более приземленное и прагматичное, сжал окровавленной рукой рукоять ММР, который выпал из руки задавленного глыбой охранника, и выговорил:
— Все убиты. (Он имел в виду всех официальных лиц: Класуса, губернатора Лапшина, двух охранников; третий, ни жив ни мертв, стоял у стены и не мог пошевелиться от ужаса.) Рэмон, мы можем прорваться!.. У нас есть «мымры», и лучше умереть в бою, прорываясь к свободе… чем подохнуть в плавильной камере, эге?
Рэмон Ррай шагнул к последнему оставшемуся в живых офицеру Охранного корпуса и тотчас же рухнул на пол. Нога не вынесла. Рэмон оскалил окровавленный рот и крикнул:
— Прорывайся ты, дядя Гендаль. Мне… мне все равно не уйти! Видишь… я не могу ходить. Спеши… сейчас тут объявятся еще «синие», а они будут сразу стрелять на поражение.
— Сам знаю, — последовал угрюмый ответ. — А как же ты?..
— А что я? — сказал Рэмон Ррай и засмеялся. — Брат умер, я — последний сын моего отца, а древний свиток Халлиома говорит правду и еще ни разу не ошибся, так ведь, Олег Павлович?
Тот, весь дрожа, едва заметно кивнул.
— Так что мне ничего не грозит, — понизив голос, договорил Рэмон Ррай. — Даже «синие» не могут изменить судьбу. — Он засмеялся и сплюнул. — Кто бы сказал мне, что я скоро буду рассуждать о судьбе и верить в нее, так рассмеялся бы тому в лицо… Сын самой прагматичной цивилизации!!! Ну что же ты стоишь, Пес? Беги! У тебя оружие, у тебя возможность найти свободу или умереть, прорываясь к ней!
Гвелль стоял неподвижно, потом поднес ладонь к окровавленному рту и закашлялся. Острая боль расперла его ребра, рванула легкие. Частица планеты Керр навсегда останется в нем. Гендаль Эрккин швырнул «мымру» к ногам и покачал головой:
— Нет. Без тебя не пойду. Да и надоело бегать. Три раза я бежал с каторги, а от себя никогда не убегу. Нет, я останусь. Если уж так счастлива твоя судьба, Рэм, то, может, и мне перепадет… с барского стола, эге. Так… кажется, идут. Да. Слышишь, топот? Человек двадцать, не меньше?
Гендаль Эрккин не ошибался. В открытую камеру ворвалось не менее полутора десятков людей из Охранного корпуса. Пожаловал сам начальник Антарктического накопителя, эмиссар первого уровня Клейм-алл. Это был жирный гвелль гигантского роста, по сравнению с ним даже Эрккин показался маленьким, хрупким и изящным. Клейм-алл в молодости занимался спортом. Спорт в Метрополии — кастовый, им занимаются исключительно геномодифицированные личности, которых готовят для этого с детства. Их физические способности совершенно несопоставимы с возможностями обычного человека, это скорее другой подвид. В кулачном бою чаще преуспевали гвелли. Один из этих чудо-гвеллей занимал пост начальника Антарктического накопителя и вот теперь буравил своими глазками всех присутствующих.
У него была отличная выдержка. Иначе все те, кого застали в камере люди Клейм-алла, уже давно полегли бы мертвыми. Ведь в подобной ситуации «синие» должны стрелять по первому же сигналу начальника.
Маленькие глазки гвелля остановились на Рэмоне Ррае.
— Это ты сын ллерда Вейтарволда? — спросил он негромким, сиплым голосом. И, не дожидаясь ответа, задал второй вопрос: — Вы убили их всех?.. Даже если нет, вас все равно ждет смерть. Кто-то должен ответить за гибель двух офицеров, бретт-эмиссара и чиновника высокого ранга при ОАЗИСе.
— Но это не они… — сорвался со своего места Табачников, но Рэмон Ррай, который сидел на полу возле Ани, прервал его:
— Не надо, все будет хорошо! Олег Павлович, вы беспокойтесь за себя и вот… за нее, что ли? С нами все будет хорошо. Лучшей судьбы я не пожелаю.
Что-то похожее на одобрение мелькнуло на тяжелом складчатом лице Клейм-алла. Он сделал едва заметное движение рукой, и трое офицеров Охранного корпуса (среди которых был Климов) выдвинулись вперед.
— У вас очень не простая камера, — сказал Рэмон Ррай. — Стал обваливаться потолок, и… вот. Мы же никого не убивали.
Клейм-алл был суеверным, как все гвелли. Если даже камера обваливается, не желая терпеть в своих недрах таких сидельцев, то пора с ними решать.
Плавильная камера ждет.
В этот момент Аня Лапшина открыла глаза. Рэмон ободряюще улыбнулся ей. За его спиной уже стоял Климов. Молодой аррант сказал:
— Все в порядке, Аня. Нас забирают. Но теперь я верю в себя. Класус умер. Другого сына, кроме меня, у моего покойного отца нет. Это обо мне писали восемнадцать тысяч лет назад в том свитке… Будь спокойна. И прощай…
Климов рванул его за плечо:
— Пошли!
Аня снова обессиленно закрыла глаза, и последнее, что она успела увидеть, — была сияющая улыбка Рэмона Ррая, которого уводили навстречу его великой судьбе. Аня еше хотела рвануться, чтобы сказать ему правду, но сил не было. Ее бережно подняли с ледяного пола, и тотчас же боль, огненной птицей рванувшаяся в плече и ключице, двумя взмахами вышибла из нее сознание: ровный красный туман застил взор, а потом стало светло и покойно.
И хороши, спокойны и искренни были слова, проплывшие в голове уже потом, когда ее, потерявшую сознание, на руках выносили из камеры: «Вейтарволд верил в предсказание. Класус, у которого было больше всего шансов, умер. Рэмона Ррая увели… теперь я буду видеть его только в своих снах. Он так хотел верить, что именно ему суждена ТА СУДЬБА. Наверно, гнусно было бы с моей стороны сказать ему, что вот уже седьмой месяц я ношу в себе сына Вейтарволда… Еще одного. Да, по мне незаметно, ведь аррантские дети вынашиваются одиннадцать с половиной месяцев. Значит, в отца пошел…
Мне до сих пор все-таки непонятно, зачем тогда старый Халлиом бросил меня в объятия Предвечного, может, хотел обмануть судьбу?.. Едва ли. А Рэмон?.. Пусть он до последнего верит, что это ему уготована великая стезя. Даже в плавильной камере, уже скрываясь за непроницаемой дверью…
А ведь Вейтарволд верил именно в ТЕБЯ, Рома, Неизвестно — почему… Наверно, он потому и воздвигал на твоем пути препятствия, что боялся этой веры, пытался ее поколебать. Судьба, судьба!.. А может, не было и нет никаких даггонов, демонов судьбы? Может, все это волнение умов вызвано каким-то неизбежным сдвигом в сознании, и отсюда — взрывом… взрывом в социуме? Неужели в том, что гвелли с промышленных платформ режут уцелевших после крушений Плывущих городов аррантов… неужели и в этом тоже виноваты даггоны?
Война. Все равно нас ждет война. Уже без тебя, Рома. Но как же обойтись в этой войне без того, кто провидел, не верил и отодвигал ее, — без тебя, Предвечный, в лобную кость которого навеки врезан драгоценный камень, символ власти?..
И все равно это не конец. Будет новая жизнь, и новый Халлиом развернет и напишет ДРУГОЙ свиток о новых великих победах. Победах, быть может, того сына, что притаился сейчас во мне, но уже все чаще и требовательнее напоминает о себе, рвется в этот мир?..»
1
