Внезапно полутьма из серых красок вокруг рассеялась, и я оказалась в небольшой деревянной избушке, пол которой тихо поскрипывал и едва заметно покачивался под ногами. Оглядевшись, я рассмотрела жарко растопленную беленую печь и небольшой топчан. Я поежилась, ущипнула себя за руку и ойкнула от боли, но проснуться, как ни странно, не смогла. Более того, окружающий мир становился все более и более реальным с каждым ударом сердца.
А потом дверь за моей спиной скрипнула, и, резко обернувшись, я увидела медленно вползающую внутрь бабульку с трясущимися руками, опирающуюся на клюку. На спине у нее покачивалась огромная, больше ее самой, вязанка хвороста, а глаза были выцветшими и светлыми, словно и не видели вовсе.
— Ну здравствуй, милая. Не поможешь бабушке? — тихо прошамкала она.
Отхожу назад, не испытывая ни малейшего желания подходить, помогать и даже говорить.
— Н-да. Дети пошли нынче не те.
Вязанку с грохотом опрокинули на пол, с хрустом выпрямили сгорбленную спину и, уперев руку в поясницу, прошли к печке, шаркая обутыми в лапти ногами.
— Есть будешь?
Отрицательно мотаю головой.
— Оно и правильно. Есть-то и нечего. Почитай, годков пять уже нечего.
В голове промелькнула паническая мысль: сейчас меня съедят.
— Да не съем, не съем, красавица. Ишь ты, какие нынче василиски нервные пошли.
— А?
— Бэ. Садись, говорю. Ох, моя спина.
Молча сажусь на пол, смирившись с тем, что проснуться пока не получится.
— Ты ведьма?
— Колдунья, — ласково улыбнулась старушка. Мелькнул желтый кривой зуб.
— И… зачем я здесь?
— Так все за тем же. Отговаривать тебя буду. Многих уже отговаривала, да не слушал никто. Ну а мы не гордые. Мы и в сотый раз повторим.
— Это насчет башни?
— А ты догадливая, как я погляжу, — покачала головой бабулька, присаживаясь на топчан и довольно вытягивая уставшие ноги. — О ней, милая. О ней, родная. Не ходи туда, а? Ну зачем тебе умирать во цвете лет? Ты ж еще не жила, почитай.
Подношу руку к шее, осторожно касаясь ее пальцами.
— Чавой-то там у тебя? — тут же напряглась старушка. — А ну, покажи. Да иди сюда, не бойся. Это твой мир. Здесь я тебе вреда чинить не стану, иначе и сама погибну. А я жизнь ох как люблю, поверь мне, девонька.
Встаю и подхожу к ней, присаживаюсь рядом и стараюсь усмирить бешеное сердцебиение. Странная она. И страшная. Даже не внешне, а внутренне. От нее веет той же странной тяжелой силой, что и от башни. Потому и не могу успокоиться… никак.
— Хм. — Дряблые пальцы осторожно прошлись по коже шеи, что-то задели, и на миг я почувствовала холод металла. — Сильная магия, очень сильная. И древняя. Кто ж это тебя так?
— Мой спутник.
— Спутник? Н-да. Этот может. Дэймосы — они такие. Хлебом не корми — дай набезобразничать.
— Нет, не тот. Другой.
— Василиск? Хм. На тебя руку посмел поднять? Вот чудны дела твои, Господи. Бывает же такое. Кабы знал, кабы ведал… ну да ничего. Узнает еще, изведает.
— Вы о чем?
— Все в свое время, девонька, все в свое время.
— А зачем… вы щупаете мне живот?
— А красивый он у тебя, милая. Плоский такой, теплый. Как солнышко.
Тупо наблюдаю, как мне мнут живот, словно пытаясь что-то там нащупать. Было не больно, но как-то странно. Словно что-то смертоносное находится так близко, что вот-вот обрушится, разорвет на части. Ан нет. Держат это что-то под контролем и вред причинять пока не собираются. Какой странный сон, однако. Никогда еще таких снов не видела.
— Так-так… Так. Хм. Надо же.
— Я беременна? — Пытаюсь криво улыбнуться.
— Что? Да Господь с тобой. Нет, конечно, девонька. Какая беременность? Что я, нелюдь какая, так детей подселять? — И старуха хрипло неприятно расхохоталась.
Мне же почему-то стало не до смеха.
— Что тогда?
— Да так… вижу, сердце у тебя доброе, девонька, да душа чистая.
Изучаю свой живот, пытаясь понять, когда туда сердце-то перекочевало, заодно срочно почистив душу, погрязшую в воровстве. Вот это я понимаю: сила испуга.
— Ты не юмори, а слушай, глупая, что тебе бабушка скажет. Завтра иди в башню, так и быть: пропущу я вас по полю. Дам пройти. Да только войти сможешь лишь ты одна. И там тебе придется делать все самой.
— Что все?
— Еще раз перебьешь… — В голосе бабки прозвучала нехилая угроза.
Киваю, плотно сжав зубы и стараясь успокоить снова куда-то рухнувшее сердце.
— Так вот. Камень тот так просто в руки не дастся. Будут тебе испытания. Числом три. Ежели пройдешь — твой камень. А коли не пройдешь — умрешь смертью лютою да страшною. — Подумав, она добавила: — Медленно помирать будешь. Лет пять, это я тебе гарантирую. Так что не советую ничем соблазняться и куда-либо лезть. Только камень, поняла?
Киваю.
— Вот молодец, вот умничка. Ну а коли поняла — дуй отсель. Мне еще ужин готовить, да дом убирать. Ишь, расселась.
Она еще что-то говорила, а картинка перед глазами уже расплывалась, и я снова куда-то начала проваливаться, теряя чувство равновесия, реальности, да и все прочие чувства тоже. После этого мне снова снилось озеро. И парень у дерева. Он был очень похож на василиска, только глаза пылали ярко-алым цветом, а на шее висел тонкий золотой ошейник, из-под которого тонкими ручейками стекала кровь.
Утро коснулось ресниц теплыми лучиками солнца, а в нос медленно вполз запах жареного мяса. Сонно потягиваюсь и открываю один глаз, щурясь от яркого солнечного света. Увиденное порадовало и вселило надежду, что вся эта авантюра закончится хорошо. Поля не было! Был котлован, в центре которого сидел изодранный василиск и мрачно зашивал рану на правой руке. Кэрт сидел у костра и поворачивал деревянный вертел с кусочками мяса, жарящегося на углях. Вид у него был уставший, но довольный. Периодически Кэрт косился на «швею» и чему-то загадочно улыбался.
— Я смотрю, ночью вам было весело.
— Н-да. — Кэрт повернулся и задумчиво на меня посмотрел. — А почему ты не проснулась? Ведь стоял такой грохот, что мертвого бы поднял, не то что спящего.
— Сон хороший снился. — Сажусь, потягиваясь и приглаживая сбившиеся за ночь набок волосы.
— О чем?
— О разном. Ты расскажи, что случилось, авось и я сон поведаю.
— Ты стала как-то странно говорить.
Молча смотрю на Кэрта.
— Да ничего не случилось. Просто тени оголодали, а мы слишком близко развели костер. Вот они и прорвали барьер все скопом. Я держал их, сколько мог, а после Дрейк наконец сумел прочитать заклинание упокоения. Ну и упокоил всех разом. Красиво, кстати, вышло. Я столько боли и ненависти не видел давно. Мне теперь дня три есть вообще не захочется.
— Не поняла. Ты питаешься ненавистью?
— Не только. Но чем сильнее эмоция, тем она аппетитнее. Жаль, что твои эмоции мне неподвластны.
