Небо над утесом взбухло свинцовыми тучами, тяжелыми, низко висящими. Дышалось с трудом — настолько воздух был пропитан влагой. Серенький рассвет только самую малость разбавлял сгустившуюся за ночь темноту, и был не в состоянии разогнать густой туман, окутавший уступы Скеллиг-Майкл. Безрадостное зрелище… И, однако же, как тяжело с ним расставаться!.. Аббат Бэннан подавил ностальгический вздох, усилием воли заглушив печаль по родному уже острову, который приходилось покидать в такой спешке и — видит Бог! — против своей воли. Но что ж поделаешь? Долг превыше всего.
Святой отец оторвал взгляд от неприступных стен утеса и перевел его на суетящихся вдалеке у каменного берега паломников. Весть о том, что монахи покидают Скеллиг, привела их в смятение. Кто-то даже ударился в легкую панику, недоумевая, отчего община приняла вдруг такое решение и что им, паломникам, теперь здесь делать?.. Горстка послушников, остающихся на острове, общего настроения не улучшила. 'Ничего, — подумал отец Бэннан, придирчиво осматривая лодку, на которой братьям предстояло покинуть утес, — паломников заберут отсюда, самое позднее, завтра. Как раз должны привезти с большой земли новых страждущих… Только бы кто из послушников не начал трепать языком о наших несчастиях!' Аббат нахмурился и покачал головой: он знал, что по острову уже пошли разговоры о бедах общины, и знал — это самое неприятное — о том, что некоторые уже всерьез опасаются, не потерял ли Скеллиг-Майкл Божьего расположения… 'Суеверия — корень всех зол!' — убежденно подумал аббат. А вслух сказал:
— Сын мой, не видал ли ты брата Лири?
Эти слова были обращены к подошедшему послушнику. Он был совсем еще мальчик — худой, большеглазый, вечно путающийся в полах своего одеяния.
— Нет, отче, — качнул головой тот, аккуратно сгружая в лодку два небольших тюка. — Но братья поднялись наверх, в молельню, и, наверное, брат Лири тоже там. Если пожелаете, я позову его!
— Не стоит, дитя, — улыбнулся отец Бэннан. — я как раз хотел в последний раз преклонить колени перед святым распятием. Сам схожу. Не много ли поклажи? Вещи братьев уже уложены, провизия тоже… Это что за тюки?
— Прошу простить нас, отче, — потупился паренек, заливаясь багровым румянцем. — Знаю, лодка не большая… И вы не велели сопровождать… Но мы бы так хотели отправиться с вами! Пожалуйста!
— Гхм… вот же упрямцы!.. Мы — это кто?
— Я, Джеральд, Алби и Годфри, — с готовностью выпалил тот. — Мы не займем много места, отче! И мы будем помогать… Можем грести, разводить костер, нести поклажу… всё, что прикажут братья! Пожалуйста, святой отец, позвольте нам поехать с вами!..
— Братья и сами не чураются тяжелой работы, Гален, — сказал аббат. — И я ведь уже объяснял всем вам…
Он замолк. Задумчиво посмотрел в умоляющие глаза парнишки, снова окинул взглядом скалистые уступы Скеллига, нахмурился отчего-то. И закончил медленно:
— Впрочем, раз угодно Господу сподвигнуть вас на путь, полный лишений и тягот, не мне, ничтожному, противиться. Скажи своим друзьям, дитя мое, что вы все можете поехать.
— Благодарю вас, отче! — вспыхнул искренней радостью Гален. — Я сию же минуту…
— Можешь пока не торопиться, — с мягкой улыбкой остановил его аббат. — Свершите молитву, подкрепитесь перед дальней дорогой… и имейте в виду — больше четверых послушников мы с собой не возьмем. Поэтому остающимся не стоит знать, что вы покидаете остров. Нужно думать не только о себе, сын мой.
— Как скажете, отче, — склонил голову мальчик. И, путаясь в длинном, не по росту, одеянии, направился вверх по тропинке, шепча слова молитвы. Отец Бэннан глядел ему вслед. Эта четверка — Гален, Джеральд, Годфри и Алби — была неразлучна, несмотря на то, что более разных людей на свете, пожалуй, было не сыскать. Пятнадцатилетний сирота Гален, воспитанный монахами-августинцами, для которого наивысшее счастье — петь церковные гимны и прислуживать на богослужениях; деревенский крепыш Алби, крестьянский сын, соль земли, коренастый, рассудительный и надежный, как дубовый посох брата Даллана; Годфри — человек в возрасте, благочестивый приверженец строгих постов, любимой поговоркой которого была 'В здоровом теле — здоровый дух!', при любой погоде купающийся в одних штанах дважды на дню… И, наконец, Джеральд — потомок знатного рода, в прошлом богач и ловелас, знатный охотник и первый красавец графства. Что уж его привело на Скеллиг в самом расцвете лет — не знал никто, кроме отца Бэннана. А последний тайну исповеди не разглашал.
И вот эти четверо людей, младшему из которых было пятнадцать, а старшему — за сорок, сроднились на удивление всем. Работали вместе, вместе молились Господу… и нет ничего удивительного, что уйти следом за монахами они тоже решили все вместе.
— Ну, что ж, — задумчиво обронил аббат, шагая следом за исчезнувшим среди обломков скал послушником, — чему быть, того не миновать… А, брат Лири! Вот вы где.
— Хотели меня видеть, отче? — легонько поклонился монах, поднимаясь с камня у подножия ступеней. — Братья сейчас спустятся.
— Это хорошо… — отец Бэннан огляделся и легонько взял его за локоть:- Пойдемте, пройдемся. Напоследок.
— А как же лодка? — почему-то обеспокоился брат Лири.
— Я проверил веревку, да и море нынче спокойно, — отмахнулся аббат. И криво улыбнулся, натолкнувшись на прямой, вопросительный взгляд монаха:- Не беспокойтесь, мы должны отплыть, и мы отплывём… Пойдемте же. Мне нужно с вами кое-что обсудить.
— Как скажете, отче, — снова поклонился брат Лири.
И оба монаха, склонив друг к другу головы, неспешно удалились по тропинке, петляющей меж прибрежными валунами. Запыхавшийся брат Колум, с мешком в руках, успел увидеть только их спины. Открыл было рот, чтоб позвать, потом передумал и спустился вниз, к лодке. В ночной суматохе едва не позабыл о личных вещах! Оно, конечно, и не столь важно, как драгоценные манускрипты и летописи, однако же остаться без сменной одежды и теплого пледа было бы неприятно… Брат Колум, оскальзываясь на камнях, шариком подкатился к стоящей на приколе лодке и удивленно остановился: какой-то человек, судя по не знавшей бритвы буйной шевелюре — послушник, присев на корточки, ворошил аккуратно уложенные на дно лодки тюки.
— Утро доброе, сын мой! — на всякий случай сказал брат Колум, не желая застать человека врасплох. Тот вздрогнул от неожиданности и поднял голову. Монах улыбнулся — он узнал Джеральда, послушника, который, зная склонность брата Колума к писательству, частенько привозил ему с большой земли пергамент и чернила. К тому же Джеральд был человек образованный, начитанный, и вести с ним беседы для монаха было сплошным удовольствием.
— Доброе утро, брат Колум, — разглядев, кто перед ним стоит, послушник улыбнулся. — Представляете, отец Бэннан все-таки разрешил нам ехать вместе с братьями! Мы не смели и надеяться… И поэтому собирались в такой спешке, что я едва не оставил на Скеллиге свой молитвенник.
— Так вы его ищете? — брат Колум вспомнил маленькую книжицу, обтянутую до шелковистой мягкости выделанной кожей, с золотым тиснением — единственное, что осталось у молодого дворянина от прошлой мирской жизни, и понятливо кивнул. Да, такой молитвенник было бы и вправду жаль!..
— Я ищу мешок, — помотал головой Джеральд. — Чтобы не занимать лишнего места, мы сложили все наши вещи в два мешка, а не в четыре. Я помогал Годфри и Алби собираться, а Гален второпях позабыл мой молитвенник… вот, ищу, куда бы… Ну наконец-то! — он бережно вынул из-за пазухи завернутую в чистую тряпицу книжку и уложил ее на дно холщовой торбы. И пояснил смущенно:- Нам ведь плыть. А погода скоро совсем испортится. Начнет на волнах подкидывать — могу за борт уронить.
— Не оправдывайся, сын мой! — махнул пухлой ладошкой понимающий брат Колум. — Твое желание вполне естественно…
— Выжу, вы тоже не всё успели? — тонко улыбнулся Джеральд, заметив в руках монаха мешок. — Давайте я помогу! Еще ноги промочите.
— Храни тебя Господь, — благодарно ответствовал брат Колум, передавая послушнику свою ношу и
