предупредить — Леннара о грозящей ему опасности!.. Ибо после исчезновения Акила стало ясно, что опасность близка. У Илама было необоримое желание плюнуть на все, на необходимость до последнего хранить легенду о верности сардонарам, выхватить клинок и вогнать его в брюхо сначала Борку, потом Грендаму, а при необходимости — и всем тем, кто захочет этому воспрепятствовать! Однако существовали моменты, из-за которых не следовало поступать так, как жаждал Илам: во-первых, существовало личное распоряжение Леннара не выдавать себя при любых обстоятельствах, ну а во-вторых, Акил знал, кому поручать присмотр за молодым гареггином, ибо Борк был старше, мощнее, опытнее и, наверное, мастеровитее Илама в воинском искусстве. Напасть на него и убить можно было только исподтишка, со спины, а Борк был начеку, и Илам отлично это осознавал. Да и поведение Грендама, ублюдка, которого молодой Илам знал еще с Ланкарнака, с тех времен, когда был базарным воришкой, а Грендам — плотником-пропойцей, поведение Грендама не способствовало тому, чтобы Илам хоть на мгновение расслабился. Грендам напивался ежедневно и еженощно, собственно, процесс употребления горячительного был непрерывным действом; напившись, Грендам самодурствовал и бесчинствовал. Вернее, он старался, пользуясь отсутствием Акила, как можно сильнее укрепить свою власть и авторитет и заслужить преданность масс пирующих на трупе столицы сардонаров. На пятый день своего единоличного «правления» в Горне он, окопавшись в центральном зале разграбленной Этерианы, додумался до гениального: созвал с улицы первых встречных и, рассадив их в кресла убитых столичных законодателей, зычным голосом прокричал:
— Я щедр! Я не только ваш правитель, но и слуга! Тот, кому ничего не жалко для своего преданного народа! Ничего, даже жизни!..
Насчет «жизни» Грендам конкретизировать не стал, хотя, бесспорно, он имел в виду не свою жизнь, а жизни вверенных ему людей. Собственно, окружение нового правителя Горна недолго маялось в неведении: все тем же прекрасно поставленным басом Грендам велел пяти сардонарам с оружием в руках выйти против двух телохранителей пророка — Илама и Борка. Хитроумный Грендам не бывал на Земле и не знал, что гладиаторские бои вообще-то давным-давно придумали в Древнем Риме, и потому считал себя гениальным изобретателем. Зеваки в креслах взвыли от восторга. Только пять сардонаров, которым велели противостоять дуэту гареггинов, были вовсе не в восторге от придумки хмельного правителя: они прекрасно понимали, против каких страшных противников им сейчас стоять насмерть. Но оспаривать приказ вождя было еще опаснее.
Они вышли в середину большого овала, традиционного места выступления докладчиков Этерианы. Но легитимные податели законов были мертвы или же, в лучшем для себя случае, находились в застенках; и теперь в центре зала стояли пятеро сардонаров, вооруженных короткими кривыми саблями, и двое гареггинов, при которых были
Две противоборствующие стороны стали сходиться.
— Бейтесь! — вскричал Грендам в совершенном восторге от собственного великодушия и изобретательности.
…Одного сардонара Илам убил первым же выпадом: он легко ушел от сабельного удара и тычком боевого шеста пропорол сопернику правый бок. Тот только охнул и тяжело упал на белоснежный каменный пол. Борк тоже не терял времени даром. Двумя касаниями парировав удары противников, он высоко и мощно подпрыгнул и вонзил шест в горло еще одного несчастного сардонара. Зеваки торжествующе заревели. Послышался звон монет — зрители делали ставки. Речь о том, что победят противники Илама и Борка, не шла: ставили лишь на то, какой из гареггинов убьет больше соперников и сколь долго смогут продержаться обреченные на смерть сардонары.
Между тем Борк сразил еще одного противника, и стороны уравнялись в численности. Двое уцелевших сардонаров сопротивлялись отчаянно. Они были несравненно медленнее, чем гареггины, но жажда жизни заставляла их отбивать даже те удары гареггинов, которые они ни за что не парировали бы при иных обстоятельствах. Однако же мастерство и молниеносная скорость Илама и Борка брали свое: натолкнувшись на отчаянную защиту, вторым темпом Илам все-таки нашел брешь в обороне соперника и, качнувшись сначала вправо, а потом влево, вогнал шест в солнечное сплетение сардонара. Почти в то же мгновение Борк оглоушил «своего» ударом хвана по голове, а потом, прянув на противника, вонзил шест точно в сердце несчастного. Он выпустил шест, оставив торчать его в теле жертвы, и поднял руки в победительном жесте. Зрители восторженно прыгали из кресел и вопили. Грендам опрокинул чашу с вином и, поднявшись со своего места, заорал:
— Довольны ли вы?!
— Да!
— Да!!!
— Еще!..
— Еще? Вы хотите еще?
— Да!
— Хотим!
— Во имя Леннара, да!
— Клянусь кишками Илдыза, хотим продолжения!
— Ну что же, пусть будет так! Грендаму ничего не жаль для своего верного народа! Но я не пожелаю дальнейшего избиения младенцев! Пусть победители выступят друг против друга! Вот это будет настоящий бой!
— Даешь битву гарегтинов! — закричали зеваки. Пара полуголых пьяных девиц в знак приветствия такого решения Грендама стала экстатически раздирать на груди одежду.
Тут подал голос даже молчаливый сумрачный Борк. Он вырвал боевой шест из тела убитого сардонара и произнес:
— Но, мудрый Грендам, мы — твои телохранители и отвечаем за тебя перед всеми сардонарами и великим Акилом. Если я и Илам убьем друг друга, кто будет оберегать тебя?
— Не сметь перечить пророку! — завопил Грендам, который давно подозревал, что Акил приставил к нему этих телохранителей в качестве соглядатаев. — Или ты станешь указывать тому, кто видит будущее куда лучше тебя, презренная скотина с гадиной в брюхе?
Видно, Грендам в самом деле отлично провидел будущее, если осмеливался разговаривать таким замечательным манером. Борк, уроженец Дайлема, полагал, что за такое оскорбление священного червя — «гадина в брюхе», полагается немедленно умертвить болтуна и святотатца. Борк стиснул зубы так, что на скулах заиграли крепкие желваки. Заговорил Илам:
— Но позволь, мудрый Грендам! Я выражаю надежду, что это была только шутка. Как мы можем поднять оружие друг на друга?
— А-а-а! — закричал Грендам, перестав ощупывать массивную задницу стоявшей перед ним девицы и воздевая к потолку обе руки. — Ты струсил, проклятый гареггин? Что, ваши твари в кишках высосали из вас остатки смелости? Или ты, Илам, посмеешь оспаривать мой приказ? Как вы можете поднять оружие друг на друга? Что-то в вас не проснулись угрызения совести, когда вы несколько минут назад преспокойно завалили пять человек, между прочим, ни в чем не повинных… таких же товарищей по оружию… таких же сардонаров, как вы сами! А теперь отчего-то ропщете? Или вы опасаетесь за свои жалкие жизни? Бейтесь, я повелеваю! Мы желаем видеть настоящий бой!
«Может, и к счастью, — промелькнуло в голове Илама, — судьба все решила за меня. Если я одержу победу, ничто не помешает мне бежать из Горна, хотя, верно, уже поздно… Если я проиграю, то все вопросы отпадут сами собой…»
— Ну что ж, — сказал он, — я согласен. Борк, ты как?
Борк колебался. Он то поднимал глаза попеременно на Грендама и на Илама, то прятал взор, словно ища что-то на окровавленном полу, который устилали пять трупов. Наконец он ударил наконечником хвана в напольную плиту так, что она треснула, и вымолвил:
— Хорошо же! Я буду драться. Но если произойдет непоправимое, ты, Грендам, сам будешь говорить
