Или вот еще:
Дальше я не слушал — не смог. О, Фтор настраивает гитару и готовится петь.
Отпиваю из кубка и намечаю пути для отступления. Если что — бежать придется быстро.
Тихий звон струн, опущенная голова, прикрытые длинными, темными ресницами глаза и полуулыбка на тонких губах…
Странно, но разговоры прекращаются сами собой, как только он берет первый аккорд. Кажется, все и впрямь ждут чего-то особенного. Тем более что темный эльф, решивший стать бардом, — это само по себе чудо.
Струны медленно замирают, оставляют легкое послевкусие последних нот и дрожь в груди.
Вокруг — тишина. Полная и абсолютная. Поворачиваю голову. Повар сидит на лавке рядом с троллем и смотрит на моего приятеля.
На этот раз голос Фтора не просто завораживает, он проникает внутрь, достает до самого сердца и заставляет души резонировать вместе с теми образами, которые рождает песня.
Он словно… превращается в другое, непонятное существо, которое изменяет реальность и показывает картины пустого заброшенного города, по улицам которого гуляют только ветер и перекати- поле. И у него это получается. Хотя как — не может понять никто.
— Хорошо. Я слово сдержу. Еда за мой счет. Ешьте сколько влезет, да и… а исполни-ка еще что- нибудь, парень. Уж больно хорошо поешь.
Фтор улыбается, обнажает белые клыки и прижимает уши к голове. После чего снова бьет по струнам.
Я пою все песни, которые исполнял ранее. Народ веселится, я чуть не срываю голос, а Аид до позднего вечера так и не говорит ни слова. Зато ест немало. Ну и пусть. Тем более что ночлег нам тоже предоставляют бесплатно. А еще трактирщик говорит, что готов меня нанять недели на две в качестве барда. Как раз скоро в порт войдут корабли, и город откроет северные ворота. Купцы привезут новые товары, оживет торговля, улицы наводнятся шелками, оружием, украшениями и деньгами. Так что таверна, в которой есть поющий темный эльф, наверняка будет пользоваться бешеным спросом. Соглашаюсь работать за серебрушку в сутки плюс ночлег и еда. Едва не довожу хозяина до инфаркта, а повара до суицида. Но в итоге все успокаиваются, я убираю клинки в ножны, и мы решаем, что серебрушка — не такие уж большие деньги.
Так что заваливаюсь в свою комнату, развожу огонь в камине, радостно падаю в кровать и даже не морщусь, когда под боком устраивается гоблин, которому стоит помыться.
Аид садится на край кровати и выжидательно смотрит на меня.
— Что? — спрашиваю сонно. — Все остальное завтра. Сейчас я хочу только спать, чего и тебе советую, поспи часок-другой. Тут есть вторая кровать, так что отвали.
— Ты обещал.
— Потерпи. Никуда твои гоблины не убегут.
— Гоблины? — Федя удивленно поднимает голову.
— Угу.
— Семья? — спрашивает недоверчиво.
— Семья. Но все завтра, а сейчас я спа-а…
Мне залезают на грудь, и даже с закрытыми глазами я чувствую его проникновенный взгляд. И тут я понимаю: спать — это небезопасно для моей жизни. Вот ведь подстава!
До трех утра рисую карту, подписываю реки, деревни, огороды, кусты. Каждый раз мне заявляют, что ничего не поняли и просят объяснить снова… Аид в итоге наглеет вконец и называет мое творчество каракулями недоросля. Я не выдерживаю и лезу в драку. Побитый, но все такой же гордый, Аид садится за стол и кладет передо мною новый чистый лист.
— Рисуй заново.
Фыркаю и отворачиваюсь.
— И слезай со стола. Ваши пятые точки не оставляют никакого простора для воображения.
— Не понял?
— Лист помнешь!
Скрипнув зубами, спрыгиваю, пододвигаю ногой табуретку и снова склоняюсь над листом бумаги.
— Вот! Это — река. Ясно?
— Почему квадратная?
