арф, не бесконечное лицезрение Господа. Рай — это право хотя бы на некоторое время перестать существовать, раствориться в мире, стать каплей дождя, снежинкой в метели…
Вот только где? И с кем?
Часы Музыкант оставил дома, поэтому не смог бы уверенно ответить на вопрос, сколько прошло времени с того момента, как он вышел погулять. Но по всему выходило, что он промаялся не меньше часа. Пора уже было определяться. Хватит, дружище, сказал себе Олег. Или ты ищешь, где и с кем хлопнуть по соточке-другой, или отправляешься назад.
Олег терпеливо дождался, пока грузовики проедут через перекресток, и нарочито неторопливо двинулся дальше, поглядывая на редких прохожих. Было бы неплохо увидеть хоть одно знакомое лицо, конечно. Но, с другой стороны, в Городе живет слишком много тех, для кого он — Музыкант, парень со странностями. Человек, как выражаются некоторые, «какой-то не такой». А какой — «не такой»? Да бог его, Музыканта, разберет, но что-то с ним не так. Не может человек быть таким — замкнутым, живущим сам по себе, не просто плюющим на некоторые правила, но и не забывающим подчеркнуть, что эти правила не для него писаны.
Снайпер с остервенением пнул подвернувшуюся под носок ботинка ледышку. Тяжелая ледышка заскользила по утоптанному снегу, закружилась и вдруг разбилась на несколько осколков, ударившись о стену.
Нельзя же вот так бродить по улицам, до бесконечности обдумывая одну и ту же мысль. Она бегает по кругу, как ошалелая белка в бешено вращающемся колесе, не останавливаясь, видя перед собой только мелькание собственного хвоста, но в окружающем мире не меняется ровно ничего, сколько ты эту мысль ни прокручивай. Люди, верящие в то, что мир можно изменить мыслью, просто врут сами себе. Мир меняют только дела. Поэтому, дружище, сказал сам себе Олег, или ты возвращаешься домой, или… Он бросил взгляд на табличку с названием улицы. Ага, как он и думал: пока голова была занята размышлением на тему, как ему тяжело живется и что ему не с кем поговорить, ноги сами привели Музыканта к серой пятиэтажке еще сталинской постройки на углу улиц Московской и Щукина.
Немало зданий, прославивших, наряду с кукурузой и оттепелью, имя следующего за «отцом народов» генерального секретаря, уже обветшали, а то и попросту развалились, не выдержав испытания временем и Катастрофы, а сталинский ампир все еще держался: вызывающе белели колонны, желтая штукатурка и не думала осыпаться, а под крышей тянулись помпезные лепные украшения — пятиконечные звезды перемежались сценами уборки урожая, в которых толсторукие пышнотелые хлеборобки в повязанных на головы косынках тягали упругие колосья. Мемориальная доска у второго подъезда сообщала, что в этом доме с 1924-го по 1938-й проживал герой революции Щукин Степан Николаевич. Помнится, еще при первом визите сюда Музыкант подумал: знаем мы, что с 1937-го с такими героями случалось.
Интересно, дома ли Тайлаков? Вообще еще едва-едва перевалило за время обеденного перерыва. Так что если Сережка сегодня на службе, то снайпер зря сюда пришел, и придется ему снова решать проклятый вопрос — продолжить бесцельное кружение по улицам или вернуться домой. Впрочем, оба варианта заведомо проигрышны.
На его счастье, Сережка оказался дома. Он оттрубил ночную смену на посту и теперь имел полное право отсыпаться. Но Тайлаков принадлежал к той породе людей, которая могла не спать и ночь, и две, и три, довольствуясь потом четырьмя-пятью часами сна. Так что, когда Олег постучал в дверь, хозяин квартиры был уже на ногах, и по его свежему виду нельзя было даже предположить, что с вечера до утра он занимался тем, что берег покой мирно спящего «нашего города».
— Привет! — бодро поздоровался он. — Что, дома не сидится и в «серую зону» за хвостами тоже не хочется?
— Да ну их, эти хвосты, — буркнул Олег, заходя в прихожую и разуваясь.
— О-о-о, — протянул Тайлаков. — Наш снайпер не в духе.
— Есть немного, — признался Музыкант. — А у тебя с духом как?
— Неплохо. От меня Ленка ушла, — ответил Сережка.
Сообщил он это с бодрой улыбкой.
— Что, как обычно?
— Ага. — Хозяин квартиры махнул рукой. — Слово за слово, то ей не нравится, это не нравится, то я не сделал, и это я не сделал тоже. Шмякнула тарелку о стену, заорала, что жить со мной — сплошное мучение, что я — чудовище, исчадие ада, и еще кое-что нецензурное, надела шубу — и только я ее и видел.
— Ничего, — успокаивающе сказал снайпер. — Вернется.
— Конечно. — Тайлаков пожал плечами. — Она всегда возвращается. А мы с тобой, Музыкант, пока что как мужик с мужиком по соточке хлопнем. Ты же не против?
— Кто, я? Против? Исключительно «за».
Из холодильника была извлечена бутылка, водка плеснулась по стопкам. Нож распластал батон колбасы, отхватив пару розовых ломтей. Олег накрыл своим колбасным ломтем кусок хлеба, взял в одну руку стопку, в другую — бутерброд.
— Ну, — сказал Сережка, затем выдержал паузу и добавил: — Будем.
Они выпили.
— Знаешь, кстати, чего мы в этот раз с Ленкой не поделили? Представь, она про ребенка разговор завела.
— Ребенка? — переспросил Музыкант. — Вы что, детей хотите?
Тайлаков махнул рукой.
— Если бы «мы», — ответил он. — Это ее идея. Вынь и подай ей.
— А ты-то чего?
— «А ты-то чего»? — передразнил снайпера Тайлаков. — Вот у тебя, дружище Музыкант, почему детей нет?
— Как тебе сказать, — растерялся Олег. — Сам подумай — какой из меня отец?
— Все так говорят, — безапелляционно заявил Сережка. — Когда приперло бы, быстро бы научился пеленки менять и ночью просыпаться. По тревоге же просыпаешься — вот и считай, что это та же самая тревога. В общем, просто ты не задумывался об этом всерьез. Далек ты от этих проблем, а сестренка моя слишком умна, чтобы тебе с такими глупостями докучать. Знает, что ты не терпишь, чтобы твою независимость ограничивали, а ребенок, Олег, это такое ярмо на шею. Но это ярмо приятное, а ты никогда в жизни не поверишь, что от зависимости можно получать удовольствие.
Действительно, представить такое Музыканту было трудновато. Зависит ли он от Иришки? От кого-то еще? Ему хотелось думать, что нет такой цепи, на которую его можно было бы посадить.
— Хорошо, — кивнул Олег. — Булькни мне еще полста грамм и скажи: если со мной все так просто и понятно, ты-то почему от детей отказываешься?
— Потому что я будущего у нас не вижу, — тихо сказал Тайлаков. — Вернее — вижу… Но то, что я могу разглядеть, мне не нравится.
Сережка подошел к окну и отбросил занавеску.
— Посмотри. — Он приглашающе махнул рукой.
Олег подошел, встал рядом с ним и выглянул во двор. Там пылали расставленные кругом факелы. Снег между ними был залит водой, и по отсвечивающему оранжевым льду носились на коньках несколько детей.
— Видишь? — спросил Тайлаков. — Может быть, это — будущее. Но не наше будущее, а их собственное. Потому что они совсем другие. Не веришь? Пойди к ним и спроси. Узнай, что им известно про Китай и Африку, кто такие жирафы и почему Гитлер проиграл Вторую мировую. Кто-то еще, может быть, помнит из школы про жирафа и Гитлера, но чем больше будет проходить времени, тем хуже они будут помнить, чем один из них отличается от другого и у кого длинная шея, а кто начал самую большую в истории человечества войну. Их станет интересовать совсем другое, а мы с тобой, Олег, вымрем как динозавры. Или, в лучшем случае, станем реликтами. Экспонатами музейными. Потому что у нас с ними со временем останется слишком мало общего. И мне не хочется, чтобы мой ребенок родился в мире, где его отец будет не более чем анахронизмом.
— Думаешь? — усмехнулся Музыкант.
