выход, можно позволить себе небольшую иллюзию суицида — надраться в стельку, насильно выключив мозг, чтобы ни одна паршивая мысль не проскреблась сквозь пьяный туман.
Я уже думал сегодня о нирване, кажется. Итак, пусть будет нирвана, хотя бы на время.
— Наливай, — скомандовал Олег.
И Сережка налил.
И они выпили.
И закусили.
И налили вновь.
И все понеслось по накатанной.
Он кое-как поднялся на свой третий этаж, ежеминутно оступаясь, то и дело рискуя упасть с лестницы, вцепившись в перила как в самую надежную на свете опору, подтягивая себя туда — верх, вверх, вверх. Мир вокруг плыл одновременно во все стороны, раскачивался, и больше всего на свете Олег боялся упасть с пляшущего под ногами пола куда-то в безвестную глубину ничто. Он кое-как преодолел путь от начала лестничной площадки до квартиры: осторожно, по стеночке, мелкими шажками, мимо двух дверей, за которыми давно уже никто не жил. Но ему почему-то почудилось, что стоит сейчас негромко тукнуть костяшками пальцев по любой из них — по пыльной черноте простроченного скрепами дерматина или по иссиня-серой стали — и хозяева откликнутся на зов, выйдут поинтересоваться, кого это несет в такое время, когда приличные люди спят…
Приличные люди! Олег глуповато усмехнулся, мучительно пережевывая эту мысль. Забавно: приличные люди! При-личные. При лике. При лице. При каком, простите? У него сейчас, наверное, не лицо — морда. Та еще морда, кстати. Он добрел наконец до своей двери и бухнул кулаком. Хотел не очень громко, а вышло — даже очень. Эхо покатилось по подъезду. Музыкант устало оперся на стену и принялся ждать.
Ждать пришлось недолго. Иришка не спала, терпеливо дожидаясь, пока любимый вернется. Она, ни слова не говоря, отворила и втянула Музыканта внутрь, ловко подхватив его и позволив вновь опереться на стену, когда тот собрался было рухнуть на ковер в прихожей.
— Явился наконец, — спокойно прокомментировала она.
— Ага, — мотнув головой, подтвердил Олег. — Извини.
— За что? — удивилась Иришка.
Но даже в таком состоянии Олег смог осознать, что она притворяется.
— За то, — заплетающимся языком пробормотал он, — что я — пьяная скотина.
— Вот как? — все так же спокойно сказала она. — Разувайся. Скотина, елки-палки, пьяная. Или тебе помочь?
Олег резво наклонился, чтобы снять ботинки, и наконец упал, зацепив плечом вешалку. Иришкино пальто накрыло его сверху.
— Значит, не справишься, — грустно констатировала девушка. — Ладно, давай помогу. Горе ты мое — вот ты кто, дорогой, понял? Не скотина ты пьяная, а горе ты мое. И все это — моя тяжкая бабская доля. Сейчас я помогу тебе разуться-раздеться да спать уложу, а ты, пока не уснешь, будешь мне жаловаться на несправедливость мира и на то, как тебя все не понимают. Так, что ли?
Говоря все это, Иришка отбросила пальто, подняла вешалку и начала снимать с Олега обувь.
— Умница ты моя, — обрадовался Олег. — Все в точку сказала, солнышко.
Он выбросил руку, чтобы притянуть девушку к себе и поцеловать ее. Так, как в этот момент, он ее никогда еще не любил. Однако Иришка увернулась от протянутой руки и, продолжая разувать Музыканта, буркнула:
— Лапы убери. Завтра поговорим.
— Так ты меня извинила?
— А если нет? — Иришка выпрямилась: — Что тогда? Вот если не извинила?
— А почему? — изумился Олег.
Он с трудом встал на колени, нашарил рукой тумбочку, оперся на нее и медленно-медленно встал. Его качало. Тумбочка тоже не выглядела надежной опорой — она пружинила под ладонью, ее поверхность перекатывалась волнами. Из зеркала, в которое заглянул Музыкант, таращилась чья-то знакомая физиономия, но он никак не мог понять — чья? Где же он виделся с этим человеком? А-а-а… Он, кажется, всегда живет в зеркале. По крайней мере, когда я в него гляжу. Странно. Как он туда залез? Что он там делает?
Олег хихикнул.
— Дурак ты, — строго сказала Иришка. — Спать. Нет-нет, все остальное — как-нибудь потом. А сейчас — обопрись на меня и пошли баиньки, Олежка. Ну куда ты все время руки тянешь, чучело…
Олег и сам не смог бы ответить на этот вопрос. Разве он тянет руки? Нет, это руки тянут его самого вот сюда, где все такое мягкое, уютно-теплое, призывно-округлое…
Упасть на кровать у Музыканта получилось очень неплохо. Можно сказать, профессионально. Он почти не промахнулся, и, если бы кто-нибудь проводил соревнования по спортивному падению на кровать, судьи единодушно присудили бы участнику по имени Олег высокие оценки. Иришка, что-то еще проворчав, помогла ему закинуть на диван ноги, и снайпер, поворочавшись несколько минут, уснул.
Разбудил его неожиданный стук в дверь. Стук был каким-то неуверенным — так, слабенькое просительное поколачивание, как будто гость находился в сомнениях по поводу того, откроют ли хозяева и вообще будут ли ему рады. Олег с трудом оторвал от подушки голову и посмотрел в окно. Из-за косо задернутой шторы сочился жиденький зимний солнечный свет. Ага, сказал сам себе Музыкант. Похоже, уже день. Вот это я устроил вчера…
Стук повторился.
Может, Иришка откроет? Хотя… Наверное, ее дома нет, а то она уже шла бы к двери. Наверное, она на дежурстве. Какой сегодня день недели-то?
А черт его знает…
Постучали еще раз, ненавязчиво — мол, стукнем-ка мы еще разок, но вы, если не хотите, можете не открывать, конечно. Мы сейчас еще секундочку подождем и пойдем своей дорогой…
— Сейчас! — крикнул Олег.
Вернее, он подумал, что крикнет. На самом деле из пересохшей после вчерашнего глотки вырвалось хриплое воронье карканье. Скорее всего, не услышали, сообразил он и, прокашлявшись, сказал громче:
— Иду!
На этот раз вышло лучше. Наверное, стоявший за дверью теперь его расслышал. Олег, превозмогая желание упасть обратно на диван, блаженно растянуться, растечься по нему обессилевшим киселем и уплыть в сон без сновидений, опустил ноги на пол. Когда ступни коснулись ковра, снайперу почудилось, что ходить он разучился. Да что там ходить: встать — и то не сможет. Однако обошлось. Как выяснилось, тело помнило все прекрасно. Головная боль головной болью, вязкость в мышцах вязкостью в мышцах, но Музыкант, как запущенный заводным ключом автомат, не только поднялся с дивана, но и прошагал до прихожей, ни разу не покачнувшись.
Молодец, мысленно похвалил он себя. Так, это у нас что? Это у нас засов. Как его открывают? Открывают его вот так: пальцами обнимаем вот этот выступ, тянем вправо… Вправо, я сказал! И добиваемся нужного результата…
Засов со щелчком выскочил из гнезда, позволяя двери открыться. На пороге стоял Стасик Панкеев.
— Привет, — сказал он. — Я это… Помнишь, ты говорил… Ну, в гости.
— В гости?
Музыкант, чувствовавший себя не очень живым мертвецом, провел ладонью по лицу. Задержал ладонь на небритом подбородке, крепко сжал.
— Правда? Точно, было дело… Ты заходи, Стас, не обращай внимания, что я… такой…
— Ты что, Музыкант? — спросил Стасик. — Болеешь? Может, я не вовремя?
— Болею? — усмехнулся Олег. — Ага, еще как. Пить, дружище, надо меньше. Иногда вроде подумаю,
