Доцент наконец опустил пистолет. С глухим стуком положил его на стол. С видимым удовольствием потер ладони, переплел пальцы и хрустнул ими. Неужели доверяет?
— Не хочу конфликтов. Никаких. Никогда. Даже между тобой и всеми остальными. Мне войны банд во как хватило. — Он резко прочертил по горлу ребром ладони. — Что, если мы одни и остались только на белом свете? Не хватало еще, чтобы мы передрались и снова принялись рвать глотки друг другу. Нет, Олег, я понимаю, что ты себя чувствуешь не таким, как все. Но я же говорил, что не верю, будто ты можешь предать. То, что ты не такой, как мы, не делает тебя автоматически таким, как крысы. Ты ведь живешь с нами, воюешь на нашей стороне, у тебя здесь. — Доцент взглянул на стоящую у окна Иришку, — девчонка, у вас с ней любовь. Доступно объясняю? Вижу по глазам, что доступно. Что еще тебе нужно? Ах да. Ну, сам ты не проговоришься, Ирка твоя станет молчать, в этом я уверен. Мои ребята тоже никому не расскажут. Мне, как ты понимаешь, нет никакого резона трепать каждому встречному-поперечному, как оно было на самом деле. Ну что, по рукам?
Доцент встал из-за стола, оставив пистолет лежать на полированной светло-коричневой столешнице. В два шага оказался рядом с сидящим на стуле Музыкантом. И протянул ему руку:
— Договорились, Олег? Я даже не буду спрашивать, о чем вы там болтали с крысой. Какая теперь-то разница?
Иришка во все глаза смотрела на то, как ладонь Доцента повисла в воздухе. Судя по лицу девушки, она едва сдерживалась, чтобы не закричать: да соглашайся же, дурак!
Ну что, спросил сам себя Музыкант: ты хочешь быть героем? Согласись, это приятнее, чем прослыть предателем. Что, положа руку на сердце, тебе разве не хотелось, чтобы наступил такой момент, когда твои заслуги будут признаны и ты получишь награду? Неужели ты ее не достоин? Цена же минимальна: немного лжи, которая совершенно безвредна. Он ничего не должен Флейтисту. Странное чувство родства, которое, по представлениям снайпера, начало возникать между ними, еще не утряслось и не устоялось, не связало их с говорящей крысой нерушимыми узами. Да и сам Флейтист должен был понимать, что рискует, встречаясь с ним. Попытка заговорить с врагом, увидеть в нем не мишень, а равного себе, такого же, как ты, всегда чревата риском, и раз говорящая тварь это знала, значит, могла предположить, чем все обернется. На Олеге нет никакой вины.
И все же что-то не позволяло ему протянуть руку навстречу ладони Доцента.
— Можно подумать? — спросил Олег, опустив глаза.
— Нет, — жестко ответил штабист. — Думать некогда. Решай сейчас.
Ну же! — вопило что-то внутри него. Решайся! Пожми его руку! Война закончится все равно, с тобой или без тебя! Лучше быть на стороне победителей, тем более что ты прекрасно понимаешь: на стороне побежденных тебе делать нечего и ты никогда там не окажешься! Погибнет единственное существо, с которым у тебя хоть как-то наладилось взаимопонимание? Ну и черт с ним, ведь заодно исчезнет угроза, которая не первый год не дает нормально существовать десяткам тысяч людей. Весь город станет снова принадлежать тем, кто должен владеть им по праву. Как ни крути, а это вполне похоже на честный обмен.
— Олег, — поторопил его Доцент, все еще протягивающий ладонь, — я жду. Но я не могу ждать бесконечно.
Музыкант поднял глаза. Оказывается, все смотрели только на него — Иришка и парень, который должен был следить за ней, Доцент и тот боевик, которого он поставил к окну. Четыре пары глаз.
— Черт с вами, — выдохнул Олег. — По рукам.
Он пожал Доценту руку. Иришка шумно вздохнула. Штабист тут же заулыбался.
— Я всегда говорил, что ты нормальный парень, — сказал он. — Собирайся. Идем с нами, поживешь в другом месте. На всякий случай — пока не передумал и не натворил чего-нибудь.
Двое доцентовских гвардейцев какими-то задворками вывели Музыканта в нежилые кварталы возле бывшего Юго-Западного рынка. Сам рынок сгорел еще в начале войны банд, половина крыши рухнула, другая держалась на честном слове и трех высоких основательных колоннах, одна из которых была густо исписана матерщиной. Ну, свято место пусто не бывает, пробормотал Олег, читая на ходу немудреные автографы неизвестных творцов. Что ты там говоришь, напрягся один из сопровождавших. Да так, сам с собой, ответил снайпер и едва не отмахнулся рукой, но вовремя сообразил, что жест может быть истолкован угрожающе. Сам с собой? Ну, точно ненормальный, буркнул боевик. Второй продолжал молчать.
— Куда вы меня ведете? — спросил Музыкант.
В нем вдруг вспыхнули подозрения. Что, если все сказанное Доцентом было лишь попыткой заговорить ему зубы. А на самом деле сейчас его заведут в какую-нибудь глушь да там и пристрелят. Или еще хуже: все, что обещал Доцент, — правда, вот только эти двое несуетливых крепких ребят ведут свою игру, и тогда предсказать, что будет дальше, вообще невозможно. Либо попросту пристрелят его и скажут, что он пытался бежать или вызвал на подмогу батальон крысиного спецназа, либо передадут на руки кому-нибудь другому. Тому же Вась-Палычу, например. У которого окажутся совсем другие планы.
У нас же в Городе, оказывается, есть политика. Сколько раз ему уже говорили открытым текстом: пока ты уверен, что жизнь вертится лишь вокруг войны с крысами, все вокруг плетут собственную паутину, интригуют, подставляют друг друга.
— Не боись, друг, — едва раздвинув губы, хохотнул говорливый сопровождавший. — Тебе-то чего бояться? Говорят, ты не то колдун, не то оборотень, так что с тобой просто так и не разберешься. Успокоим Музыканта, Пашик?
Молчаливый Пашик только покивал головой в черной вязаной шапке.
— Тут есть домик. В домике печка, вода-еда, кровать — в общем, все, что нужно для жизни. Поживешь там, пока все утрясется. А мы тебя покараулим. Доцент сказал: пусть все думают, что Музыкант на спецзадании. А то если его на свободе оставить — мало ли чего он натворит.
— Я же согласился на все, что он предлагал.
— Ну так то ты сейчас согласился. Ты хозяин своего слова, дружище, так что сначала ты его дал, потом ты же и обратно забрал. Зачем рисковать? Ты другое скажи: вот если ты Музыкант, то музыку играть умеешь? У нас там гитара стоит. А то Пашик на ней только «Владимирский централ» умеет лабать.
— Почему, Васяня? — Пашик неожиданно обиделся и заговорил: — Я еще «Голуби летят над нашей зоной» и «Золотые купола»… Какие раньше песни были, до Катастрофы. Душевные, ептыть…
— Не умею, — перебил гитариста Музыкант. — Я слушать люблю. Очень.
— Жаль, — расстроился словоохотливый Васяня. — Придется нам с тобой, Музыкант, наслаждаться тем, как музицирует Пашик, которому в детстве наступил на ухо слонопотам.
— Пошел ты, ептыть, — беззлобно ругнулся Пашик и опять надолго замолчал.
Вскоре Музыкант со своими охранниками оказался в частном секторе. Пожары не обошли стороной эти места. Более того, именно здесь им было самое раздолье. Порой попадались целые выгоревшие улицы, пепелище за пепелищем.
Под ногами хлюпало. Буквально вчера на город обрушилась долгожданная весна. Холода держались до середины апреля, а потом — раз, и стало тепло, солнце торопливо принялось растапливать снег. На этой окраине никто особо не следил за состоянием улиц, и на пути Олега и двух его конвоиров не раз встречались шалые весенние ручьи.
Маленький ладный домик под серой черепичной крышей бросался в глаза издалека. Музыкант подумал, что тот, кто забредет в этот район, быстро догадается: что-то тут не так; не зря посреди развалин и пожарищ стоит такой ухоженный дом. Другое дело, что, скорее всего, сюда попросту никто не забредал. Здесь нечего было делать.
Васяня толкнул зеленую дверь, отворившуюся без единого скрипа.
— Добро пожаловать в твою новую обитель.
Васяня не обманул Олега. В доме оказалось все, что необходимо для того, чтобы прожить несколько дней. Печка, если не забывать закидывать в ее огненный зев дрова, исправно обогревала две комнаты и кухню. Кровать с панцирной сеткой, накрытая тремя пухлыми матрасами, привела бы в экстаз любого ценителя поваляться под одеялом. Холодильник на батареях был набит едой. К своей радости, Олег
