ждет погостный писарь Буська Грызло.
Мишка снова поклонился и уставился в столешницу, не поднимая глаз. Первым отреагировал на сказанное Прокопий:
– Э! А наше-то? Что с Хуторов взято?
– Про вас светлая боярыня ничего не приказывала. – Мишка поднял глаза и уставился на Прокопия. – Вы под боярином Федором обретаетесь, ему и решать.
– Так он же в отъезде! – чуть ли не плачущим тоном возопил Прокопий. – А когда вернется…
– Светлая боярыня мудра и справедлива! – тоном судебного приговора объявил Треска. – И да будет все свершено по ее воле! Однако ж не боишься ли ты… – Треска поджал губы, но, видимо, раз уж начал, то решил продолжить: – Не боишься ли ты, Ждан, спроса воеводы за самоуправство?
– Беру все на себя!
– А не много ли берешь? – Брезг, похоже, был от природы злобен или очень уж не любил христиан.
– Дед мой как-то обмолвился, что в Ратном, почитай, все семьи с дреговическими родами через женщин породнились, пора бы уже и перестать друг на друга волками глядеть. К тому же он теперь не просто ратнинский сотник, а воевода Погорынский, и в ответе не только за Ратное, но и за все Погорынье. Вы же подати исправно платите, а потому имеете право на защиту ратнинских мечей…
– Что-то они не очень нас от ляхов защитили! – Брезг все никак не желал успокаиваться. – В ответе он! Да перед кем он отвечает? И чем?
Треска недовольно покосился на Брезга, но ничего не сказал.
– Пока мы ответили сотней ляшских трупов, и тем, что в нашей Воинской школе дреговические отроки обучаются. И обучаются, как видишь, неплохо.
– Родственнички…
Брезг не договорил, уловив недовольное шевеление Трески. Действительно, зрелому мужу опускаться до перепалки с отроком было уж и совсем неприлично.
– Добро! – Треска хлопнул обеими ладонями по столу и поднялся. – Пошли, не будем время терять. А ты, Ждан… хорошие у тебя наставники.
– Благодарствую на добром слове, дядька Треска. Елизар, проводи честных мужей.
– Слушаюсь, господин сотник!
Один из золотоволосых братьев кинулся отворять дверь перед хромающим Треской, а Мишка, дождавшись, пока мужики выйдут, со вздохом опустился на лавку.
– …В этом году ярмарки опять не будет, но, как снег ляжет, в Туров от нас обоз пойдет, – донесся из сеней голос Дорофея. – Так если вам что-то продать или купить надо будет, я мог бы…
– Господин сотник, а как это ты… – Елисей как-то нерешительно, даже робко, глянул на Мишку, – со старшими так? Ну и выслушали, и согласились… а я думал…
Что такое он думал, Елисей сформулировать так и не смог.
– А ты, значит, не понял?
– Виноват, господин сотник!
– Да перестань ты! Садись-ка вот и слушай, да не просто слушай, а так, чтобы остальным ребятам объяснить мог… будут же спрашивать.
– Но разговоры старших, даже если услышишь…
– Я разрешаю… даже приказываю! Расскажешь все, что запомнил, а объяснение такое: мы теперь не просто мальчишки сопливые, а молодые воины, стоящие на защите Погорынья. Вежество конечно же нарушать нельзя… но ты и видел, что я от обычаев пращуров ни на шаг не отступил, однако и себя тоже правильно понимать надо. Место наше среди народа погорынского стало уже иным, но не само по себе, а оттого, что мы на стезю воинскую встали и на первых шагах не обгадились. Честь, конечно, великая, но и плата за эту честь высока: пролитая кровь, отказ от добычи, возможный гнев воеводы, нелюбовь взрослых ратников. Понял?
– Так точно… то есть нет…
– Ну, хорошо, вспоминай: как разговор шел? Сначала меня как бы не замечали, а с Прокопием и Дорофеем говорили, как с равными. Так?
– Ага! Но так же и должно по обычаю…
– Правильно: Треска, Брезг, Прокопий и Дорофей, а я отдельно. А потом: Треска, Брезг и я, а Прокопий и Дорофей отдельно. Почему?
– Ты как-то так устроил…
– Жизнь устроила, Елисей, жизнь! Я только дождался, когда это устройство явным сделается! Сначала для Трески и Брезга в горнице были четыре зрелых мужа и непонятные мальчишки, которые не по возрасту величаются. Но потом-то я и Дорофей Треске и Брезгу совершенно разные вещи сказали! Не заметил?
– Н-нет… Дорофей вроде бы ничего такого… – Елисей напрягся, припоминая. – Он старшим только про тебя рассказывал.
– Это уже потом! – Мишка демонстративно отмахнулся, как от совершенного пустяка. – Дорофей с самого начала Треску и Брезга напугал и обидел.
– Напугал? – Елисей непритворно удивился.
– Ну конечно! Ты сам подумай: если воины отбивают у ворога пленников, то что с пленниками делается?
– Это смотря какие воины и какие пленники! Если своих отбивают… – Елисей замолчал и уставился на Мишку расширенными глазами. – Это что же, господин сотник, мы их… как куньевских, могли?
– Похолопить? – Мишка взглянул Елисею в глаза и утвердительно кивнул. – Да, могли! И Дорофей их этим попрекнул! Не впрямую, намеком, но попрекнул. А они все поняли! И тут я им сказал, что имущество возвращаю.
– Значит, холопить не будем! – догадался Елисей.
– Да, правильно мыслишь, но дело не только в этом! Ты же сам сказал: «Если своих отбивают…» Вот так и получилось, что мы сразу же стали для Трески и Брезга своими, а Дорофей чужим! А еще я им объяснил, что делаю это не просто по доброй воле, а потому, что это моя обязанность – обязанность воеводы боярыни Гредиславы Всеславны. Ну а с Прокопием и совсем все просто – ему-то я ничего про имущество не сказал! Треска с Брезгом уже успокоились – холопить не станут, достояние вернут – можно и о высоком побеседовать, а Прокопию-то не до того, вот он из разговора и выпал, даже мешать стал. Вот так все и получилось: выслушали, согласились и даже похвалили.
– Ловко!
– Не ловко, а тяжко! Ничего, Елисей, просто так не бывает, за все своя цена платится.
– Господин воевода осерчает?
– Это потом, а сейчас… Как ты думаешь, чем сейчас урядники Яков, Андрей и Степан заняты? То есть