оценить ситуацию и создать новую стратегию, — но давление мы ослаблять не собираемся.
Тревогу вызывает желание отдельных людей — правильнее сказать, отдельных групп людей — сохранить Круг. Призрак проговорился. Получить в свои руки, скажем прямо, прекрасное оружие против псионов хотят многие — и у нас, и за рубежом. Раньше хозяев было невозможно контролировать. Они плохо шли на контакт, редко считали нужным объяснять свои действия, исповедовали тактику «все или ничего». Теперь им поневоле придется уменьшить запросы. Недавние сражения показали, что они могут служить неплохим противовесом усиливающемуся влиянию моих собратьев. Если конечно же найдется способ держать Круг на коротком поводке. А непредсказуемость этих существ очевидна: ни один современный комбинатор не рискнет полагаться на их обещания. Поэтому максимум, на что могут рассчитывать наши враги, — тихий, уютный исследовательский центр, колючая проволока, тотальный контроль, часовые на вышках… И постоянное ожидание нападения.
Достаточно вспомнить, сколько псионов погибло за прошедшую неделю, чтобы понять: вероятность уцелеть хотя бы у одного хозяина, Хранителя Круга, уверенно стремится к нулю. Ментаты будут выискивать их по всему миру, просеивая слухи, изучая фон городов, деревьев и трав, при малейшем подозрении выезжая в самые дикие уголки. Когда знаешь, что конкретно искать, задача упрощается в разы, а образцы аур и характеристики излучений нам теперь прекрасно известны. Найдут всех. Псионы не менее мстительны, чем обычные люди, и приказы начальства нас не остановят. Сильнейшие бойцы, прошедшие через мясорубку схваток с чужаками, привыкшие полагаться только на себя и своих товарищей, уцелели. Основной урон понесли целители или недавно инициированные псионы. Поэтому пощады хозяевам ждать не приходится, в наилучшем случае светит им проживание в лабораториях в качестве подопытных крыс — если только лидеры Круга по традиции не покончат с собой.
Победу нельзя назвать полной. Уничтожив врага, мы так и не сумели и, вероятно, не сумеем его понять. Не успеем. Настойчивое стремление Круга именно уничтожить псионов, не пытаясь мирно добиться своих целей, заставляет задуматься. Они ведь тоже люди, их психология не могла уйти слишком далеко от нашей. Значит, есть причина, заставлявшая Круг отвергать любые компромиссы. Какая? Неизвестно. А вдруг этот неизвестный фактор продолжает действовать и в будущем вновь окажет влияние на судьбу человечества?
— Завтра я возвращаюсь в Москву. Кто знает, когда еще свидимся…
Ненужные, казалось бы, слова потонули в шелесте заморосившего дождя, в переплетении ветвей росшего рядом старого клена каркнула и шумно затрепыхала крыльями ворона. Где-то в глубине души я верил, что он слышит меня. Не может не слышать. Я поднялся на ноги и прикоснулся рукой к влажному холодному граниту.
— Спасибо, Рома. И прощай.
Интересно, что же вы хотели мне сказать? Наверное, я действительно вас не услышал. Не захотел услышать.
Лично у меня появилось немало вопросов, которым, кажется, долгое время суждено остаться без ответов. Например, почему меня во время первого штурма питерской базы так безапелляционно отсекли от поддержки
И главное, что мне делать теперь? Высовываться в ментал как-то боязно. Но ведь придется — перед тем как ехать к Лукавому «сдаваться», нужно выяснить, сумею ли я вновь сбежать. Не хотелось бы оказаться запертым в камере без возможности уйти в любой момент через тонкий мир. К хорошему привыкаешь быстро.
Аналитики дружно выдают грозные прогнозы. Мимо внимания обывателей благополучно прошел тот факт, что впервые столкнулись интересы правителей людей и всей расы псионов. Обернется ли война с Кругом началом долгого противостояния, или компромисс будет все-таки найден — неизвестно. Ясно одно: ближайшие лет десять станут определяющими для всего человечества. Либо начнется война, победителей в которой не будет, либо на свет божий родится новая концепция общества, пригодного для сосуществования обеих рас. Отсидеться в институте не получится. Меня, как одного из самых авторитетных — и одиозных — псионов, обязательно припрягут к работе. Тот же Призрак со свойственным ему хитроумием найдет способ использовать меня в качестве мирового пугала, или Студент, подозрительно тихо ведший себя во время кризиса, включит в свои далеко идущие планы… Что опять-таки возвращает к вопросу об умении быстро бегать и покидать тщательно спроектированные темницы.
Присыпанная темным гравием аллея уходила меж ровных рядов могил прочь, низкие, склонившиеся над землей деревья прятали надгробия и кресты в медленно подступающей темноте. Внезапно вечернюю кладбищенскую тишину нарушил низкий, гулкий удар колокола, затем еще один и еще. Я ускорил шаг.
Маленькая деревянная церквушка пряталась чуть в стороне от основной дороги, и я, наверное, прошел бы мимо, даже не заметив ее, если бы не размеренный голос колокола, раздававшийся из-под тесного купола звонницы. Поднявшись по ступеням на низкое крыльцо, я толкнул аккуратно прикрытую дверь и шагнул в теплый, пахнущий ладаном и воском полумрак.
Признаться, в православных церквах я бываю нечасто: обычно для этого не складывается подходящего повода, однако нынешний визит показался мне как нельзя более уместным. Внутри помещение храма казалось даже меньше, чем снаружи: во время службы тут, должно быть, тесновато. Установленные на полу светильники разливали вокруг уютный теплый свет, возле икон тлели лампады, бросая на резной иконостас причудливые движущиеся тени. Я подошел к стоявшему возле входа небольшому столику, за которым сидела сгорбленная старушка в платке, купил несколько свечек — и направился в самый дальний придел храма, прочь от посторонних глаз. Оглянувшись по сторонам, я в задумчивости остановился возле установленного в нише большого деревянного распятия, перед которым колыхалось и потрескивало пламя десятка разнокалиберных свечей. Мне всегда казалось, что диалог с Богом должен вестись от сердца, а заученные однажды фразы вряд ли способны сделать его более осмысленным. В сущности, я и сейчас так думаю. Поэтому просто стоял в тишине.
— Здесь люди поминают своих усопших и молятся об их упокоении, — раздался рядом вкрадчивый и тихий голос.
Я, мгновение поколебавшись, обернулся, кивнул. За моей спиной стоял священник в золотистом облачении: густая борода ниспадала на украшенный яркой серебряной вышивкой стихарь, а в висках, вторя этому серебру, отчетливо проступала седина.
— Полагаешь, лучше молиться за живых? — с интересом разглядывая своего давно не виденного собеседника, откликнулся я.
— Мертвые уже в руках Всевышнего, судьба же живых порой непредсказуема и неисповедима. Кому, как не тебе, лучше об этом знать, Аскет.
— Не знал, что ты служишь здесь, Плетка.
— С твоего позволения, отец Авраамий, — чуть наклонил голову набок священнослужитель, которого я знал когда-то под совершенно другим именем.
Он изменился, сильно изменился за минувшие десять лет. Немного располнел, совсем чуть-чуть постарел. И только глаза остались прежними, острыми и пытливыми.
— Живые способны позаботиться о себе сами, — возразил я.
— На все воля Господа, — мягко улыбнулся мне в ответ отец Авраамий.
Пожалуй, все-таки он изменился в лучшую строну. Когда мы виделись в последний раз, то наговорили друг другу много лишнего и расстались совсем не по-дружески. Я считал его предателем, бросающим боевых товарищей в трудную минуту, он меня — слепцом, ведущим доверившихся ему людей прямо в пропасть. Мы оба стали другими. Теперь я не вижу в псионике панацеи от всех бед и более осторожен в использовании своих способностей. Плетка… Он тоже со многим примирился и не походит на фанатика. По крайней мере, в его ауре нет желания убеждать любой ценой.
— Вот как? Хочешь сказать, что вся эта бойня, в которой полегло столько народу, тоже свершилась
