— Более чем, отец Гуннульв.
— Хорошо. А теперь возвращайся. Вальди Хрульг ночью устроит вам тренировку, и тебе лучше на ней быть. Иначе… У него своеобразный подход к воспитанию будущих пилотов «валькирий».
— Я уже это понял. Впрочем, не только я.
— Что ты имеешь в виду?
— Хельг из моей группы. Он довольно точно подметил, как Хрульг наказал нас за то, что сам заставил сделать. В интересную группу я попал, отец Гуннульв.
— Этот Хельг… Если он такой сообразительный, как ты говоришь, то уверен ли ты, что он тебя ни в чем не заподозрит?
— Не беспокойтесь, отец Гуннульв. Хельг тоже забыл, что он еще ребенок. Меня беспокоит только то, что я не знаю, из какого он Дома. Он не называл имени отца, не говорил, к какому роду принадлежит. Он не дает ни одного намека на свое происхождение.
— Хельг… Это тот парнишка, который прикрылся девчонками на выходе? Помню, помню. Сейчас, можешь на секундочку задержаться. — Гуннульв порылся в папке, достал лист. — Итак. Хельг Гудиссон. Из рода Вегарда Торгестссона. Дом Выжженной Земли. Последний по статусу среди Горних Домов, хотя один из первых по накопленным богатствам. Тебе хватит этих сведений?
— Дом Выжженной Земли… Это многое объясняет. Он тайно стремится к лидерству, как и его Дом. Да, отец Гуннульв. Мне хватит этих сведений. Благодарю вас.
— Тогда иди. Следующий отчет — через две недели. Впрочем, ты этого не забудешь.
— Не забуду, отец Гуннульв. До свидания.
Храмовник посмотрел на темный небосвод, на котором застенчиво появлялись первые, еще едва заметные звезды. Его собеседник исчез так же незаметно, как и появился. Вздохнув, Гуннульв поднялся, забрал со столика папку и тетрадь и отправился в невысокий домик, прячущийся между зарослями рощи.
Ночью его ждала долгая работа по анализу первого испытания.
Из дневника Торвальда
Сегодня Торвар жаловался на сон. Снова. Опять. Заново. В который уже, Хель его побери, раз!
Началось все, как и всегда, за завтраком. «Птенцов» уже должны были погнать в пещеру. Так и хочется добавить: на убой. Интересно, что в этом году уготовили? Когда мой набор топал под темные своды, нашим заданием было сдирать друг с друга медальоны. Хрут, помнится, мне руку сломал. Я потом горевал, думал, что я слабак, и вообще. Откуда ж мне было знать, что Хрут мог в пещере всем руки переломать и не вспотеть? А захотел, то и ноги бы переломал. Для симметрии и гармонии.
А, йотун с ним, неважно.
Так вот. Прыщавенький наш с мрачной рожей уселся за стол
— Дурацкий сон!
И с надеждой уставился на нас. Ждал, что мы примемся расспрашивать и соболезновать. Мне было лень, и я хотел есть. Остальные потом признались, что им просто надоело общаться с Торваром на тему его «дурацких» снов. В общем, ответом Торвару послужило дружное чавканье. Тори помрачнел, уткнулся в тарелку и стал похож на нахохлившегося воробья.
Рангфрид — ах! солнышко мое! песнь моего сердца! я ради тебя… (
— Тебя снова мучают кошмары?
Ах, Рангфрид! Твоему добросердечию нет предела! Если бы мы
— Мучают — не то слово! — заявил сияющий, словно новая золотая монета, Торвар. Скегги не удержался:
— Ага, значит, ты ими наслаждаешься. Тогда заткнись и дай поесть спокойно.
Но Торвар, приободренный поддержкой Рангфрид, плевать хотел на Скегги. Его уже несло, как стремительно взлетающую «Молнию»:
— Вокруг темным-темно. Никого нет…
— Даже тебя, — снова не удержался Скегги.
— …но я чувствую: есть кто-то.
— Торвар, тебе говорили, что ты последователен и логичен?
— И он огромен, невероятно огромен, а я просто мелюзга, малёк рядом с китом. И я во сне думаю: а вдруг это бог? Может, небожитель решил обратиться ко мне? И тут, словно Всеотец сквозь мрак Катастрофы…
— О, литература пошла. Эй?!
Хрут пнул Скегги под столом, и парни принялись мрачно мерить друг друга взглядами.
— …хлынул свет, разгоняя тьму, и я услышал, как меня окликают. Кто-то далекий произносил мое имя и звал к себе. Я иду, иду, раздвигаю тьму, а там… — Торвар выдержал драматическую паузу. — Огромный страшный мертвец. И тут я просыпаюсь, весь в поту.
— То-то от тебя попахивает так… — проворчал тихо Скегги.
Хрут не услышал, а я услышал. И пнул его вместо Хрута. Удачно пнул: Скегги решил, что это снова Хрут, и недобро поглядел на своего извечного соперника. Ну, потом опять устроят соревнование по оперированию силовыми полями и успокоятся. По крайней мере, Скегги. Хрут и так выглядит, будто он снизошедший на землю бог спокойствия.
— Уже третий день снится, — пожаловался Торвар. — Не могу выспаться, сомнамбулой на занятия хожу. Боюсь, вдруг пилотировать будем, а мне аукнется? Вдруг посреди полета засну?
— Бедный, — пожалела Торвара Рангфрид. — Ты к душеведу обращался?
— Ну уж нет! Я лучше в море Мрака по собственной воле поплыву!
Душеведов Торвар не любил. И я не любил. И Хрут не любил. Кто их вообще любит? Скользкие, мерзкие, гадкие; гниющий солнцегриб и тот приятнее.
— Мне… тоже… снилось нечто подобное… — задумчиво протянул Хрут, когда мы тщательно драили Брунхильду. Я сначала и не понял, о чем он. Мой твейр любит долго думать перед тем, как что-то сказать, тщательно взвешивая и осмысливая каждое слово.
— Подобное? — переспросил я, ревниво рассматривая правое крыло Брунхильдушки.
Инженеры внимательно следят за состоянием «валькирий», но то отношение ремесленника к готовому изделию. Я же — хозяин. Я должен ухаживать за нашей «Молнией» еще обстоятельнее и внимательнее, чем инженеры гильдии. Кто знает, может, сюда вплетается и чувство вины — ведь я в своем роде изменил Брунхильдушке. Вандис, помнится, весьма выразительно крутила у виска пальцем, когда я просил прощения у нашей «Молнии». Ну, она не понимает. Вандис не понимает. Брунхильда — она куда моей фрир понятливее.
— Сон… Торвара. Мне тоже снится… как меня зовут.
Я в это время рассматривал нечто похожее на царапину (пускай и микроскопических размеров!) и поэтому не сразу обратил внимание на значение слов Хрута. Лишь потом дошло, когда я прекратил орать, что угоню «Молот» и сброшу на тупых инженеров десятка три взрыв-сфер.
— Что, такой же сон? — спросил я.
— Другой, — не уточняя, сказал Хрут. — Но… похожие ощущения. И мертвец был. Одно могу сказать… плохо ему. Тому… зовущему…
Я подождал еще немного, но мой твейр решил не продолжать разговор. Высказал, что думал, и снова
