что огороды, наверно, совсем заглушили сорняки, о том, что скоро жатва и в поле, хочешь не хочешь, надо будет выходить. В конце концов, надо было что-то решать с жильем: то ли готовиться зимовать здесь, и тогда готовить избу к зиме, то ли возвращаться в село, но было непонятно: можно ли?
Мишка тоже ломал голову вместе со всеми, но придумать смог только способ получения достоверной информации из села.
— Мама! А собаки человеческими болезнями болеют?
— Не знаю, не слыхала о таком.
— Значит, если я Чифа в село пошлю, он не заразится, и заразу сюда не принесет?
— Кто ж его знает, а ты что задумал-то?
— Чиф Юльку хорошо знает, если я ему велю, он к ней побежит, а я ему на ошейник грамотку берестяную повешу. В грамотке напишу, что если с собакой зараза может передаться, то пусть Чифа привяжет и сюда не пускает, а если не передается, то пусть напишет: как дела в селе и можно ли нам возвращаться.
— Не знаю… батюшка, что скажешь? Может и правда пса послать?
— А ежели Юлька твоя уже померла? Чиф покрутится, покрутится и назад прибежит, да заразу с собой принесет. Что тогда?
— Можно Чифу на шею что-то яркое привязать — влезла в разговор Машка — Ну, хоть платок. А в грамотке Минька пусть напишет, чтобы Юлька, если живая, платок сняла и у себя оставила. Если увидим, что пес с платком вернулся, значит Юлька померла и дядька Лавр его из лука застрелит. Ай! Мама! Чего Минька дерется?
— Я тебя тогда на твоем же платке и удавлю!
— Михайла! Не трожь сестру! — Рыкнул дед. — Я тебе что сказал! А ну убери руки! А ты думай, что говоришь, курица. Чиф в любое время вернуться может, даже ночью. Что Лавру так и сидеть день и ночь с луком? И откуда нам знать, с какой стороны он прибежит?
— А что ж делать-то?
— Михайла, отпустишь пса не отсюда, а уйдешь подальше в сторону села. Там его и встретишь, если поймешь, что грамотку твою никто не читал… Если поймешь, что грамотку никто не читал, назад не возвращайся. Возьми харчей побольше, топор, нож, ну и прочее, что для жизни надо и поживешь в лесу месячишко. Ежели после этого не заболеешь…
— Батюшка, да что ж ты делаешь? — Заголосила мать. — Не пущу сына на смерть!
— Молчать, баба! Нашим мужикам на смерть ходить — не привыкать! И вовсе не обязательно он помрет!
— Дите ведь еще, ты подумай: один в лесу помирать будет, даже воды подать некому… не пущу!!!
— Лавруха, Андрей, заприте ее и не выпускать! Что уставились? Думаете мне легко? Делайте, что сказано!
Лавр даже не пошевелился. Немой спокойно, с невозмутимым, как всегда, видом поднялся с лавки, и обхватив Анну-старшую поперек туловища, потащил к избушке, первоначально поставленной на пасеке.
— Мишаня! Сынок! Не ходи, не слушай старого, он любого сгубит!
— Не трогай мать, урод! — Мишка догнал Немого и вцепился ему в руку — Опусти, отпусти, я сказал!
Немой, вроде бы, даже и не сильно двинул рукой — отмахнулся, как от мухи, но Мишку словно сбило автомобилем, он отлетел в сторону и покатился по земле.
— Ну, козел, молись! Сам научил!
Рукоятка кинжала привычно легла в руку. В том, что он не промахнется, Мишка был совершенно уверен. В том, что убьет — тоже. И ни малейших колебаний или сомнений… Рука Лавра прервала замах смертельного броска в самый последний момент, Мишка, снова полетел на землю, а когда смог подняться, тела Немого и Лавра уже сплелись в схватке.
— Прекратить! Я кому сказал? Лавруха! Прекратить немедля!
Дед шкандыбал на деревяшке, уже занося для удара неизвестно где подобранный дрын. Занести-то занес, но так и остановился с поднятой рукой: дорогу к дерущимся загородили Мишка и Чиф. У обоих, обнажая зубы, одинаково приподнята верхняя губа, а у внука в руке еще и поблескивает отточенная сталь.
— Мишаня-а-а!!!
Крик матери раздался почти одновременно с придушенным хрипом Чифа и тут же правую руку резануло болью — дед фехтовать не разучился, а то, что в руке у него была палка, а не меч — дело десятое. Следующий выпад — тычком в солнечное сплетение заставил Мишку скорчится на земле.
Когда он сумел продышаться и поднять голову, открывшаяся картина красочно иллюстрировала полный и безоговорочный провал бунта против главы семьи. Лавр лежал на земле лицом вниз и, видимо, пребывал в глубоком нокауте. Немой, с окровавленным лицом и в разодранной рубахе подпирал колом дверь в избушке, из-за которой доносились истерические крики матери. В нескольких шагах от Мишки пластом лежал Чиф, а на крыльце нового дома Машка и Анна-младшая суетились возле лежащей тетки Татьяны. Та, видимо, выбралась из дома на крики и упала потеряв сознание. Рядом в два горла ревели перепуганные Сенька и Елька.
Долго разглядывать «пейзаж после битвы» Мишке, впрочем, не пришлось. Созерцание прервал крепкий удар палки и голос деда:
— Ты на кого оскалился, щенок?
Новый удар. Третьего Мишка дожидаться не стал — откатился в сторону, палка ударила в землю.
Мишка еще раз перекатился, но уже не куда попало, а осмысленно — в сторону валявшегося на земле кинжала, потом приподнялся на корточки и прыгнул к оружию. Пальцы уже почти коснулись рукояти, когда Немой, не мудрствуя особо, просто наступил ногой на уже пострадавшую от дедовой палки руку. Мишка взвыл от боли, а Немой ухватив его за шиворот (действительно, как щенка) потащил к деду.
Дед почему-то не стал их дожидаться, а отвернувшись похромал к крыльцу. Впрочем, намерения его тут же и разъяснились.
— Анька! Плеть из сеней принеси!
Мишка попробовал осуществить задуманное, но Немой даже не стал ничего особенного предпринимать, просто встряхнул пацана так, что лязгнули зубы. Анька, стерва, уже протягивала деду плеть.
— Ну, кобелек, первые зубки прорезались? Андрюха, поставь его на ноги, посмотрим, какой породы у нас песик подрос.
Дед взмахнул плетью… Мишка сосредоточил все силы на том, чтобы не унизиться закрываясь руками или пытаясь уклониться от удара. Плечо и спину ожгло болью, совсем неподвижным остаться не удалось — вздрогнул, моргнул, но руки удержал и стоять остался прямо. Дед кинул плеть Мишке под ноги.
— Подними и подай!
— Не буду!
— Ну, как хочешь, внучек. Андрюха, подай!
Плеть свистнула еще раз, потом опять упала под ноги.
— Подними и подай!
— Не буду!
