тварного и божественного начал в человеках? Зверь в тебе верх взял, на короткое время, но взял! Что ты намерен делать, чтобы такое не повторялось впредь?
— А что против натуры сделаешь? Не в монастырь же мне…
— Думать ленишься! Господь Бог наш в неизъяснимой мудрости своей наделил нас разумом и даровал свободу выбора, тем самым отделив от тварей бессловесных. Волка в монастырь поселить, он что, волком быть перестанет? Хочешь волком стать?
— Да я же не помнил себя, отче! Меня над Младшей стражей старшиной поставили, а как я пацанами командовать буду, если опять такое навалится? Это же не впервые было, я и на деда с ножом кидался! Не дай Бог, случится еще раз. Опомнюсь, а передо мной труп растерзанный лежит. Нельзя другими командовать, если собой не владеешь!
— Правильно, — кивнул монах — а если наоборот?
— Как наоборот?
— Под твоей властью мальчишки будут. Они же удержу не знают, а вы им в руки оружие даете. Придется укрощать. Сумеешь укротить их, сумеешь справиться и с собой. И никакой неукротимый лисовиновский дух над тобой не властен будет.
— Ну, не знаю… — Неуверенно протянул Мишка.
— Боишься!
— Да, боюсь! Думал у меня гонор взыграет, отче? Испугаюсь трусом показаться? Я на «слабо» не ведусь! Да, страшно, но только этот страх меня спасти и может!
— На слабо? Что за слово такое?
— Присказка, не обращай внимания, отче. Ты что мне предлагаешь? ПОПРОБОВАТЬ! Но проба-то на живых людях будет! Или ты, когда я кого-нибудь угроблю, руками разведешь и скажешь: «Ну, не вышло, бывает, теперь по-другому попробуем». И — до следующего трупа?
— Не будет трупов, Миша. А если будут, то по делу.
Произнесено это было настолько твердо и безапелляционно, и так неожиданно, что Мишке даже показалось, будто он ослышался.
— Что? Что ты сказал? Что ты сказал, повтори!
— Лисовиновская кровь… Ты думаешь сто лет назад твой пращур один такой в сотне был?
— Неужели еще?..
— Все! Все такими были! Дикими, необузданными, но преданными делу и ни себя, не других для дела не щадящими. Ты легенду о Змее Горыныче слыхал?
— Да, а что? — Мишка не понял: причем тут сказка?
— А то! Это волынский воевода, имя которого уже забылось, так киевлян извел, что его уже иначе, как змеем и не величали. Змей с реки Горыни. Киевский воевода Добрыня где-то в этих местах с ним и его дружинниками резался и убил-таки. И родилась легенда. А про Соловья-Разбойника слыхал?
— Тоже здешний?
— Древлянский воевода Соловей. Потом уже сказители его переселили на дорогу между Киевом и Черниговом. — Отец Михаил усмехнулся. — Где Чернигов, и где древляне… Ладно, не об этом речь. Ты понимаешь, какой должна быть земля, которая порождает ТАКИЕ легенды? Ты понимаешь, КАКИМИ должны были быть люди, которые смогли, придя сюда, выжить и победить? А теперь подумай: кто мог командовать такими людьми?
— Только полный отморозок.
— Что?
— Сумасшедший.
— Ну, не совсем, но человек, пребывающий на грани безумия. Харальд. Викинг, берсерк, который и перекреститься-то правильно не умел, но был способен держать в узде сотню совершенно безудержных молодцов и исполнить порученное дело.
То, что сотня пришла сюда с семьями, тоже, легенда. Не могло у таких удальцов быть нормальных семей, да и тащить их сюда было бы безумием. Все женщины были местными, захваченными силой. Какой уж там был свальный грех, какое многоженство… Даже думать об этом не хочу.
Так же, как не хочу думать о том, ЧТО они творили с местными. Вас до сих пор боятся, как огня, потому, что те, кто не боялся, давно мертвы и роды их пресеклись.
Вот так, Миша. Если уж вы решили от великой нужды дать оружие в руки мальчишкам, кои собой владеть еще не умеют, то стоять над ними должен… Прости, Миша, берсерк. Потому-то я тебя думать и, прежде всего, думать, учил. Ярость без мысли — зверство. Ярость в узде разума — великие свершения!
— Боярин — «Бо ярый»?
— Да!
— Делай, что должен, и будет то, что будет?
— Да! Молодец!
— Цель оправдывает средства?
— Гм… — Монах помолчал, обдумывая услышанный афоризм. — Интересный тезис, но, по-моему, спорный. От кого услыхал?
— Не помню… Кажется, от отца Иллариона.
— Грекам не верь!
— Свои — не лучше!
— Кто? Феофан?
— Епископ! — Выпалил Мишка. — Своих земляков живьем сжечь повелел, я сам эту казнь видел в Турове, на льду Струмени! Живых людей на костер поставил!
— Колдунов!
— Свой — своих, по цареградской указке! Сказано же: «Народ, разделившийся внутри себя…»
— Не трепли Святое Писание попусту! Разделившийся… Были славяне едины до Рюриковичей?
— Нет, вроде бы. — Мишка припомнил строки Несторовой летописи: «Родина наша велика и обильна, но наряду в ней нет. Поднялись роды ильменские друг на друга. Приходите к нам и владейте нами». — Нет, не были!
— А сейчас?
— Но была же единая Русь — Великая!
— Но Варяги обрусели. Или ославянились, как хочешь. Хотя, они тоже славянами были. В общем переняли местные нравы. — Нашел, наконец, нужную формулировку отец Михаил. — И пошли делиться. А державными скрепами должен ведать тот, чьи взгляды не меняются. Есть в языческих верованиях идея государственности?
— Ну… — Мишка задумался. — Нет, пожалуй. Хотя я языческую веру плохо знаю.
— Нет и не может быть! Многобожие складывалось, когда о государствах еще и речи не было.
— Вот и неправда! — Сразу же нашелся с ответом Мишка. — А Египет? А Рим?
— Мы же о славянах говорим. — Напомнил монах. — Впрочем, и в тех державах монотеизм восторжествовал. «Един Бог на небе — един царь на земле». Так вот: в славянском язычестве идея государственности отсутствует, а в христианстве есть! И взгляды христиан не изменятся, как у Рюриковичей, потому, что главенствует в них не телесное, но духовное. Идея! «Вначале было Слово»!
— Значит, цель, все-таки, оправдывает средства?
— Нет, не должно так быть! — Вскинулся монах. — «Аз есьм человек и ничто человеческое мне не чуждо». Это ОН сказал. А мы неизмеримо слабее ЕГО и бывают у нас положения безвыходные. Вот ты убивал, а греха на тебе нет (за исключением одного случая) — нельзя было иначе. И епископу Туровскому нельзя было иначе. А насчет цареградской указки, ты и совсем неправ. Если бы было так, то епископом у нас был бы не Филарет, а Илларион. И от костров по ночам было бы светло, как днем. Каждую ночь! Понимаешь, Миша?
— Кажется, понимаю, отче.
— И что же ты понимаешь?
— Думаю, разница между Илларионом и Филарет такая же, как между тем, что с языческими городищами недавно сотворила княжья дружина и наша сотня.
— Правильно. А еще?
