Можно, в общем-то, что-то подобное сказать. Наверняка окрестности кабины служили местом детских игр, пряток, здесь сооружали тайные домики и прятали секретные записки. Мальчик, карауливший у кабины случайных гостей, был тому отличным доказательством. Но мне не хотелось лгать, даже ради удовольствия друзей.
Они и сами скажут все, что я мог бы придумать.
– Никки, ты помнишь, мы тут играли в Регрессоров! – сказал Таг. – Ты прятался в засаде, и сбил арбалетной стрелой берет с Гана! Катти потом за тобой полдня гонялась по парку!
– И догнала? – заинтересовался я.
Таг вздохнул.
– Вроде бы, да… Катти, ты ведь его догнала?
– И едва не утопила в озере, – мрачно сказала Катти. – Что на тебя тогда нашло, Ник, ты же всегда в играх был осторожным!
– У Никки от природы склонность к импульсивным поступкам, – обронил Наставник через плечо. – Я долго учился гасить эти порывы.
Они еще о чем-то болтали. Вспоминали какие-то игры, состязания, обиды и примирения, происходившие вот тут… вон там… поодаль… поблизости…
Но мне эти воспоминания не давали ничего, кроме грусти.
Детство и юность – украдены. Настоящее – сплошные загадки. Будущее
– в тумане.
Я так стремился на Родину! Я надеялся, что она вернет мне меня самого. Но чудес не бывает. И этот мир, такой добрый и благоустроенный, такой теплый и радостный – чужой для меня.
Чужой навсегда.
Деревья расступились, мы вышли к зданиям интерната.
Первым моим впечатлением был покой. Здания – очень старые, сложенные из шершавого камня, когда-то, наверное, белого, а сейчас потемневшего. Стены оплетены вьюнками, сквозь зеленые стебли, усыпанные мелкими оранжевыми цветами, проглядывают желтые, высохшие. Рядом с окнами, почти все из которых открыты нараспашку, стебли вьюнков казались какими-то подерганными, с ободранными листьями и цветами. Понятненько…
– Я любил выбираться ночью из интерната через окно? – спросил я, ни к кому конкретно не обращаясь.
Ган и Таг смущенно переглянулись.
– Мы все это любили, – признался Ган. – Ты вспоминаешь?
– Сомневаюсь, – сказал я.
Вдоль стен были разбиты клумбы. На них как раз возилась стайка малышей в трусиках и маечках. Выдергивали сорную траву, поливали цветы из маленьких леек. Увидев нас они прервали свою
Пера мгновенно облепил десяток детей. Он стоял, гладя растрепанные головки, серьезно отвечая на какие-то вопросы, сам расспрашивая малышей. Это было очень трогательно. Только какой-то маленькой девочке не хватило места рядом с Наставником, и она крутилась вокруг, стараясь попасть под касание ласковых рук Пера. Потом, сообразив, что к Наставнику ей не пробиться, остановилась и обиженно, насуплено, посмотрела на нас.
Я, в общем-то, никакого значения своему поступку не придал. Просто улыбнулся малышке и погладил по голове.
Какое-то мгновение девочка недоуменно смотрела на меня. Потом прижалась к ноге, словно требуя новой ласки.
От Пера стали отлипать малыши и пробиваться ко мне.
Мы с Наставником молча смотрели друг на друга.
– Это будущий Наставник Ник, – громко сказал Пер. – А теперь – за
Мимо неохотно расходящихся детей мы прошли к входу в здание.
– Ты станешь хорошим Наставником, – тихо сказал Пер. – Не сомневаюсь, через десять-двадцать лет ты будешь в Мировом Совете. Только… не спеши.
– Я не спешу.
– Ты очень эмоционален, Никки. Ты молод и энергичен. Но тебе еще предстоит учиться.
– Я знаю.
В интернате были обычные двери, а не тепловые завесы. Все здесь дышало стариной. Толстые ковры на полу, картины на стенах – не такие эпические, как в залах Совета, а обычные красивые пейзажи. Потертые кресла в вестибюле. Неизменные экраны с терминалами. В закутке у входа, под старинным, надраенным медным колоколом, стоял маленький мальчик. Наверное, это был какой-то ритуальный пост, он даже не шелохнулся при нашем появлении, лишь едва заметно скосил глаза, стараясь разглядеть гостей.
– Привет… Лотти, – с едва уловимой заминкой сказал ему Наставник. Мальчик заулыбался.
– Здравствуйте, Наставник!
– А с гостями кто будет здороваться? – укоризненно спросил Пер.
– Здравствуйте! – воскликнул мальчик.
Мной все сильнее и сильнее овладевало ощущение нереальности происходящего.
Это – не мой дом!
Я не мог расти здесь!
Под дозированной лаской Наставников, выдергивая сорняки на грядках, выбираясь по ночам из окон в коротких поисках свободы… это не я! Не я!
Мы поднимались по широкой лестнице, где золотистые прутья прижимали к ступеням протертую дорожку, здоровались с детьми, моющими окна и полы на этажах.
Гигиена. Я понимаю.
– Вон дверь нашей комнаты, Никки! – воскликнул Таг. Мне даже показалось, что от волнения он готов схватить меня за руку. Катти глянула на дверь без особых эмоций, Ган флегматично кивнул.
– Вначале ко мне, – покачал головой Пер. – Посмотрим, где вас можно поселить. Может быть… – он не докончил.
Наставник жил на четвертом этаже. Мне показалось, что ему не очень-то легко подниматься по лестнице, но здесь лифтов вообще не было.
– Входите, ребятишки, – отпирая касанием ладони свою дверь сказал Пер. – Входите.
Комната была большая и светлая. Вот и все, пожалуй, что можно сказать о ней. Узенькая кровать, прибежище аскета, огромный экран терминала, два кресла у стола, полки с книгами и вещами… Мое жилище казалось уменьшенной копией этой комнаты.
Впрочем, одно отличие нашлось. Свободная от мебели стена была пестрой от крошечных фотографий. Они были раскиданы без особого порядка, группами по четыре-пять. Детские лица.
Много подопечных вырастил Наставник Пер.
