– Не имею чести, – процедил сквозь зубы Сергей.
– Педро Барселонский, – представился бородач, выглядевший лет на сорок. – Дядя принцессы Беренгарии. Я прежде никогда не видел вас в свите моей племянницы.
– Спросите обо мне у Элеоноры Аквитанской, – быстро ответил Казаков и поскорее нырнул в толпу, не желая развивать разговор. Дон Педро все-таки был графом и наперечет помнил всех приближенных своего брата Санчо. Нет ничего хуже, чем нарваться на заботливого дядюшку, который мигом начнет выяснять, что за верный паладин появился у любимой родственницы?
Мелькнули режущие глаза красно-сине-золотые одежды аквитанских вассалов – вот и Гунтер с Мишелем. Стоят в пестром кругу господ, столпившихся рядом с тем самым смазливым юношей, что сопровождал Ричарда в церкви. Ну конечно, и Львиное Сердце здесь.
Только сейчас Казаков сумел рассмотреть легендарного английского короля во всех подробностях. Высок, не меньше метра девяносто, и без сомнений невероятно силен. Волосы схвачены золотым шнурком, в цвет кудрей – такие обычно называются «соломенными». Черты лица крупные и резковатые, что, правда, отнюдь не убавляет своеобразной диковатой красоты. Женщинам такой рыцарь должен безумно нравиться. Потому и сгрудился вокруг короля целый сонм девиц на выбор: француженки, сицилийки, бургундки… Казакову пришло в голову сравнение с появлением на людях кинозвезды. Все то же самое, только автографы не просят, зато в один голос канючат: «Мессир Бертран, ваше величество! Спойте, мы вас умоляем!»
Казаков, желая подтвердить свои подозрения, протолкался к Гунтеру, невежливо распихивая локтями восхищенных поклонников, и, потянув германца за рукав, спросил:
– Это кто с королем?
– Бертран де Борн, европейская знаменитость, – по-английски ответил Гунтер, не желая, чтобы его поняли окружающие. – На мой взгляд, редкостный вертопрах, но, как говорят, чертовски талантлив. Если он перестанет ломаться, это утверждение можно будет проверить.
Ричард, приобняв Бертрана за плечи, насладился восторгом гостей, окруживших первого рыцаря и первого менестреля, и наконец, что-то зашептал на ухо фавориту. Бертран де Борн снова покривил тонкие губы, однако вытянул из-за спины роскошную кипарисовую виолу.
– О чем? О чем должно гласить новое лэ мессира Бертрана? – голос короля оказался излишне глубок – грубоватый бас лондонского пивовара, способного и поговорить на философические темы, и прикрикнуть на разбуянившихся в трактирном зале оксфордских вагантов. – Куртуазная любовь? Древние легенды? Битвы в Святой земле? Или нравоучительная баллада?
Общество заколебалось. Куртуазная любовь – замечательно, но старo, предания ушедших лет известны всем и давным-давно, к чему слушать новый перепев баллад Кретьена де Труа? Нравоучений же хотелось меньше всего.
– Про Святую землю! – вдруг выкрикнул осмелевший сэр Мишель. Его шумно поддержали – тема Крестового похода в этом году пользовалась наибольшей популярностью.
– Show must go on, – очень тихо высказался Казаков и добавил по- русски, чтобы даже Гунтер его не понял: – Вообще-то Ричарду не мешало бы узнать, что привело к безвременной кончине Фредди Меркьюри…
Бертран де Борн осмотрел длинный гриф двенадцатиструнной виолы, и, наконец, соизволил взять первый аккорд. Звук получался глуховатым – металлических струн в эти времена не знали, и выделывали их из бараньего кишечника. Песенка же оказалась вполне неплоха: мэтр Бертран подтвердил свое право именоваться одним из лучших менестрелей Европы.
«Вдохновенно, – подумал Гунтер, который, в отличие от Казакова, в точности понимал текст. – И голос у Бертрана хороший. Профессионал остается таковым даже в двенадцатом веке. Жаль только, инструменты не слишком добротные».
Благородные дворяне внимали, затаив дыхание, молодежь смотрела на трубадура самыми восторженными глазами, а король Ричард улыбался, но улыбка его выглядела несколько натянутой. Ричард и сам сочинял куртуазные лэ и героические баллады, однако великой славы Бертрана пока не достиг, предпочитая держать при себе знаменитого поэта и складывать песни вместе с ним. Однако разделять с кем-то славу – еще не значит владеть ею полностью. Зато приближенный к королю Англии песнопевец бросает тень своего величия и на трон…
Бертран де Борн взял более низкие аккорды, и начал петь потише, явно показывая контраст между первой и второй частями баллады:
Финальный жест был красив, и, судя по всему, отработан долгим опытом: Бертран в последний раз прошелся пальцами по струнам виолы, завершил песню тишайшим и очень грустным аккордом, и картинно уронил голову на грудь, тряхнув темными волосами.
Аплодисментов не последовало – радостно хлопать в ладоши в нынешние времена еще не научились. Поощрением поэту служили долгие вздохи благородных девиц и воодушевленные вопли молодежи, превратившиеся в слитное «У-у-у!»
– Идемте же к столу, господа! – пресек Ричард попытки собравшихся потребовать новую песню. – У нас полная ночь впереди!
– А вас, ваше величество, – вполголоса и довольно язвительно буркнул де Борн, – ждет очаровательная невеста…
Началось действо, в последующих эпохах получившее наименование «торжественной части». Гости расселись по местам. В центре королевского стола, конечно же, восседал Танкред Гискар, повелитель Сицилии. С лица молодого, но уже побывавшего самых серьезных битвах короля не сходило озабоченное выражение, даже длинный шрам на правой щеке побагровел. Надо полагать, Танкред беспокоился: всех ли гостей устроили, всем ли достались места за столами, хватит ли угощения?..
Танкред оказался не только заботливым хозяином, но и дипломатом. Почетное место по правую руку занимала женщина – принцесса Беренгария Наваррская. Слева восседала самая уважаемая дама европейского материка, Элеонора Пуату. Ричарда усадили рядом с дочерью короля Санчо (все-таки их помолвка состоялась, а значит, вскоре следует ждать свадьбы). Сразу за Элеонорой сидел лысоватый толстячок Филипп-Август – как близкие родственники, они имели право находиться рядом. Еще стол украшали собой вдовствующая королева сицилийская Иоанна, оба кардинала и шотландский принц. Словом, никто не остался в обиде.
Далее все пошло по наезженному сценарию. Краткая речь Танкреда, ответные спичи гостей, Беренгарию наконец-то представили Ричарду (утренний инцидент, как принцесса ни боялась, умолчали, хотя на физиономиях некоторых англичан было написано либо сочувствие принцессе, либо едва заметная насмешка). Английский король вел себя учтиво и даже умудрился выдавить из себя какой-то неуклюжий комплимент. Взгляд Ричарда скользнул по сопровождавшему Беренгарию липовому наваррцу, но Казаков углядел в нем только безразличие.
