подобрать в уме надлежащую непристойную формулу на норманно-французском, ради того, чтобы послать Ангеррана в соответствующее место. Однако голос мессира де Фуа стал до невероятия серьезным.
– Не обращайте внимания на мои шутки, – втолковывал он. – Просто я такой человек и не всегда могу сдержаться… Выкиньте из башки все, что мешает. Начиная от неподобающих помыслов о белоснежной груди Беренгарии и заканчивая молитвами. Умеете сосредоточиться? Так вот, сосредоточьтесь на том, что ваша душа ненадолго уходит из тела.
Странно, но спокойная и чуть насмешливая речь Ангеррана завораживала. Мессир де Фуа говорил, журча хрипловатым горным родником, каждое его слово отрывало от затуманенного болезнью сознания маленькую частицу и уносила ее куда-то очень далеко – туда, где чернота приобретала оттенки цветов, не сравнимых ни с какой радугой, где было прохладно и спокойно.
«Гипноз? – проскочила последняя угасающая мысль. – Рука все равно болит…»
Ангерран, склонившись, посмотрел на потерявшего сознание Казакова и улыбнулся.
Его умение сработало и на этот раз. Как они все легко покупаются! Прав был господин де Гонтар – «священный эгоизм» человека есть первейшее из качеств смертного.
Упругой походкой пройдясь по комнате, де Фуа размял пальцы, быстро сжимая и разжимая кулаки, искоса глянул на висевшее на стене распятие и на всякий случай набросил на резной деревянный крест шелковую тряпицу, оставшуюся от перевязки. Конечно, Единый Творец и так все видит, но зачем же лишний раз Его тревожить?
– Экзорцизм наоборот, – шикнул себе под нос Ангерран. – Болезнь – это демон, обитающий в тебе. Можно выгнать его поганой метлой, а можно… Можно вежливо попросить временно уйти. Ну что ж, остается попробовать…
В это же время за мессинскими стенами кипела непринужденная радость и веселье. Кельтам только дай попраздновать…
Гунтер чувствовал себя королем. Самым настоящим.
Непонятно, с чего вдруг шотландцы из окружения принца Эдварда прониклись к гостями из-за Пролива столь невероятной симпатией, но, скорее всего, они просто избрали такую своеобразную форму извинений за непотребную шутку с баронством Мелвих. Ни одному нормальному человеку, увидевшему радости жизни в благополучной Франции или золотой Италии, никогда не придет в голову отправиться жить на отдаленную полуночную землю горного королевства, где за спиной встают хмурые Грампианские горы, а в лицо хлещут соленые брызги Северной Атлантики. Гунтер отлично понял, что бароном стал только номинально – по титулу и гербу, а в действительности столь щедро дарованный лен полностью останется под управлением шотландской короны. Но, черт возьми, мелочь, а приятно! Теперь ты не просто какой-то там оруженосец, а рыцарь, носящий дворянский титул. Барон – он даже в Шотландии барон. Если угодно, можно назваться в стиле Томаса Мэлори: «Рыцарь Белой Вороны». А чего?
На устроенном Эдвардом празднике Гунтеру надарили множество красивых вещиц. Широкий кожаный пояс с кельтским узором, амулеты на шнурках, которые сэр Мишель мигом поименовал «языческими», простенький, но старинный кинжал, и, наконец, шотландские девицы, сопровождавшие своих благоверных, вынесли наскоро, но добротно сшитую темно-синюю тунику с изображением серебряного ворона Мелвихов на груди – теперь понятно, зачем снимали мерку. Родственнички белобрысого отца Лабрайда тотчас же приволокли красно-черный плед, заставили Гунтера снять штаны и начали учить, как правильно наверчивать тартан, а заодно подсказали, как отличить настоящего скотта от самозванца – оказывается, шотландцы под тартаном более ничего не носят, достаточно задрать плед и посмотреть.
Больше всех пил, разумеется, монах. Отче Лабрайд, не столько высокий, сколько дюжий, в промежутках между долгими здравицами пастырски объяснил, что его заблудшие овечки слушают только того, кто способен их перепить, переорать и переговорить, ибо… Вы сами видите, благородные мессиры, эти гибнущие души погрязли в грехе тщеславия. Вот Коннахт – с виду посмотреть, человек как человек, а однажды вызвал сразу дюжину воинов соседнего клана на битву! Правда, шестой поединщик его побил, но Коннахт до сих пор гордится. А Ллердан – только не тот, который из Мак-Иннесов, а Калланморский – принял гайс: убить самого Саладина в Палестине и привезти его череп домой. Гордыня, гордыня…
Оказалось, что шотландцы не принимают никакого участия в сицилийской авантюре Ричарда – принц Эдвард с Танкредом не ссорился, а поэтому запретил тем, кто рвался в бой ради боя, даже близко подходить к башням Мессины. Скотты, таким образом, скучали, а когда скотт скучает, он либо пьет, либо поет, либо играет, а чаще занимается всеми этими приятностями одновременно.
Сэр Мишель не изменил своего отношения к горским дикарям – варвары, не имеющие никакого понятия о куртуазии, еретики и язычники (разве можно глаголить священные тексты не на языке Рима?), неисправимые пьянчуги, задиры и хвастуны. Отец Лабрайд поведал, что хвастовство является непременной чертой любого обитателя Грампианских гор и в деле похвальбы никто шотландца не превзойдет. Вам, мессиры, людям просвещенным, такое может показаться странным, но у нас на столь неразумное самовосхваление давно никто не обращает внимания. Традиция…
Наконец, маленький клочок Шотландии, временно обосновавшийся на берегах Средиземного моря, разразился песнями. Под громкоголосый вой одобрения появился Коннахар по прозвищу Крыс, который кричал, что петь он не будет, а будет пить, но ему насильно всучили некий инструмент, смахивающий на ирландскую лиру, усадили и заявили, что нальют ему только в случае, если он споет. Присоединилась и жена Крыса – очень невысокая веснушчатая девушка с рыжими косами – у нее была флейта. Гунтер ожидал волынок, но незаменимый отче Лабрайд, неустанно расписывающий все особенности кельтского бытия, сообщил, что волынка – инструмент, как бы это вам сказать, сударь, боевой или торжественный, следовательно, сейчас не употребляется.
Голосили когда на гэльском, когда на саксонском – языке английского простонародья. Большинство песен, растолковывал монах, имеют, если позволено будет так сказать, господин барон, противосассенахскую направленность. То есть нормальный шотландец поет либо о том, как он побил норманнов или про то, как норманны его побили, а он потом отомстил. Остальные скелы посвящены праздникам, олю – это у нас так пиво называется – и в очень редких случаях… э-э… куртуазии по-шотландски.
Сэра Мишеля едва не стошнило. Пообщавшись несколько недель с Дугалом, бывшим телохранителем канцлера де Лоншана, рыцарь проникся к кельтам сдержанным отвращением. Конечно, клетчатые варвары просты, как правда или как природа, но давайте не забывать – на дворе просвещенный двенадцатый век, а вовсе не времена Гензериха с Аларихом…
– Господи, – страдальчески закатил глаза Фармер, когда Крыс начал выводить очередную скелу, – сколько же можно?
Оралось, разумеется, хором в полсотни глоток, и превесьма оптимистично. Гунтер вникал в смысл, краем уха слушая отца Лабрайда: сейты, ну, это понятно – англичане, фений – это такой воин… Может, вы, мессир барон, слышали про скандинавских берсерков или германских вутья? Так фении – примерно то же самое, только еще хуже.
– Они совсем как дети, – вздохнул монах, пока общество хрипло исполняло маловразумительный припев. – Вот я человек образованный, учился в Глазго, в монастыря святого Андрея, а все равно иногда сядешь так за кружечкой и, сам того не замечая, подтягивать начнешь… Грех, конечно, для служителя Божьего, да что там у Ансельма Кентерберийского сказано на сей счет? Если грешишь, то блюди хотя бы умеренность…
