нормальный шотландец – пил, воевал, блудил направо и налево. От Моргаузы Лот вначале получил трех сыночков – Агравейна, Гахериса, Гавейна и развесистые рога. Попозже родились еще двое – Гарет и Мордред. Про последнего говорить не будем, ибо Мордред был законченным психом. Обратимся к старшеньким. Эти четверо сумасшедших встревали во все мыслимые неприятности – лихая шайка жила в свое удовольствие. Где бы что на Британских островах не случилось, Оркнейцы всюду совали свои длинные носы и не менее длинные мечи. Ссорились и мирились с Артуром, учиняли семейные свары, причем баталии доходили вплоть до магических поединков. Двое дружили с Ланселотом, двое с ним враждовали. Младший, Мордред, находился в состоянии перманентной вражды со всеми сразу. Типичные варвары со всеми повадками, живое воплощением тогдашнего менталитета – война ради войны, приключения ради приключений, выпивка ради выпивки, безудержное хвастовство и немеряная крутость. Обаятельные хамы. Кстати, никто из них не умер своей смертью. Но вернемся к душке Галахаду. По-моему, его можно смело награждать званием первого в истории тамплиера.
– Это почему? – простонал Гунтер. Сил смеяться уже не оставалось.
– Как почему? – искренне изумился Сергей. – На женщин не смотрит, владеет какой-то просветленной тайной, граалит по всей Британии. Уж не знаю, нашел он Грааль или нет, но от своего религиозного рвения Галахад окончательно помешался и помер от изнурения.
– По другой версии – уехал в Месопотамию, прятать Грааль.
– Восхитительная варварская игра, рассчитанная на столетия, – весело фыркнул Казаков. – Представь: Галахад что-то нашел, распустил слух, что это святой Грааль, и рванул за пять тысяч километров ажно в саму Месопотамию, прятать. Правда, я не думаю, что он имел хоть малейшее представление от том, где Месопотамия находится. Далее начинается самое интересное. Галахад Грааль спрятал, а вся остальная артуровская гопа увлеченно ринулась его искать. Если нашли, то перепрятали – для развлечения следующих поколений рыцарей. В общем, темный ужас.
– Согласен, – ответил Гунтер. – Теперь я наконец понимаю, с кого именно лепит свой образ Ричард Львиное Сердце. Неплохо получается, кстати.
Да, следует признать: времена короля Артура бесповоротно ушли в неизмеримую глубину прошлого и теперешние рыцари кроили представление о бриттах VI века в соответствии со своим мировоззрением. История, если угодно, пошла по второму кругу – безоглядная храбрость Оркнейской Четверки варваров служила примером для подражания благовоспитанным шевалье, да только последние не учитывали небольшую деталь: то, что считалось приемлемым восемьсот лет назад, не всегда соответствует современной реальности. Французский король Филипп-Август стал первым из монархов Европы, кто понял – выигрывает не меч, а политика. Ричард же, вложив клинок в ножны и покинув поле сражения, переставал быть королем из легенд, обязанным лишь вести в бой и сметать с дороги врага, превращаясь в несчастного человека, которому судьба предназначила отнюдь не государственный ум, а способности неплохого воина.
Может быть, Ричард чувствовал себя на своем месте в роли командира десятка или сотни – удачливого, храброго и умеющего добиться поставленной цели под чутким руководством главнокомандующего. Однако на большее ему рассчитывать не приходилось.
Король Англии выглядел утомленным. Ближе к вечеру сицилийцы отбили еще одну попытку завладеть двумя башнями на северной окраине города и Львиное Сердце отвел рыцарей и лучников от Мессины. Сам Ричард явился в лагерь в изодранном плаще, с рассеченной кольчугой и помятым шлемом – король, как обычно, проявляя чудеса личного героизма, сам забирался на стены, но атака захлебнулась и пришлось отступать. Отряд королевской гвардии изрядно потрепали, потому что обороняющиеся всегда находятся в лучшем положении, нежели нападающие. Насчитывалось два десятка убитых и в полтора раза больше раненых, хотя эти люди могли бы повоевать и в Палестине. Но Ричард, упрямо настаивавший на возвращении приданого сестры, не обращал внимания на жертвы.
Бертран де Борн, везде таскавшийся за королем, однако не участвовавший в штурме, поглядывал весьма огорченно. Менестрелю подобные развлечения не нравились. Конечно, Бертран был неплохим воином (насобачился за последние десять лет непрестанной войны со своими братьями за замок Борн), но лишний раз головой старался не рисковать. Во-первых, голова всего одна. Во-вторых, кому станет хорошо, если погибнет лучший трубадур Европы? Сам де Борн в мыслях рисовал свою смерть несколько иной – красная палестинская пустыня, отряд белых рыцарей несется на всем скаку на сарацинское войско, развеваются знамена, гремят боевые рога, копья с многоцветными вымпелами пронзают арабские шеи, и в тот момент, когда наконец доблестным Бертраном де Борном захватывается зеленое знамя Саладина, его сражает одетый в мрачную черную хламиду сарацин, одновременно падая от нанесенного на последнем издыхании удара клинком истекающего кровью менестреля. Красиво. Баллада о войне – сирвента – получится замечательная. Благородные девицы обрыдаются, а Ричард изойдет на слезы, оплакивая безвременно ушедшего друга, принесшего христианскому войску долгожданную победу…
– Бертран!
Трубадур, мечтательно уставившийся в вечереющие небеса, встрепенулся. Жаль покидать столь сладкое царство грез, обозревая чуточку похожую на Палестину холмистую равнину Сицилии. Казалось, еще немного и из-за стен превратившейся в Иерусалим Мессины вылетит объятый клубами желтоватой пыли сарацинский конный отряд и тихо запоют стрелы…
– Бертран! – на сей раз окрик прозвучал куда более нетерпеливо. – Хватит считать ворон! Иди сюда!
Шевалье де Борн поправил непременную виолу, висящую на плече, и зашагал к палатке короля. Из-под полога высовывалась голова «любезного друга» – Ричарда. Государь уже довольно долго беседовал с двумя благородными дворянами, нынешней ночью спасшими королеву Элеонору от сделавших вылазку сицилийцев.
Менестрель вошел в шатер и оглянулся, изыскивая, куда бы присесть, благо это можно было сделать без особого позволения Львиного Сердца – король не требовал от своих близких друзей строгого соблюдения этикета.
Сам Ричард плюхнулся на походную кровать и кедровые реечки предупреждающе заскрипели, ибо вес у короля был немалый. Только, в отличие от толстяка Филиппа- Августа, Плантагенет не нарастил на себе ни капли жира, сплошные тугие мышцы. Напротив короля восседали утренние визитеры – шевалье де Фармер и барон Мелвих. Смотрелись оба слегка пьяными, но де Борн уже успел узнать, что оба рыцаря недурно покутили у шотландцев. И это вместо того, чтобы сражаться рядом с королем! Впрочем, сам Бертран между присутствием у башен Мессины (где в тебя любой момент может угодить стрела или камень) и пьянкой у принца Эдварда выбрал бы последнюю. Кельты гостеприимны и вдобавок весьма уважают людей с поэтическим даром.
– Ты только послушай, – непонятно начал Ричард. – Мессина наша!
– Уже? – апатично поинтересовался де Борн. – Почему я не заметил?
– Завтра заметишь, – от короля прямо-таки пыхало душевным подъемом, а это значило, что Ричард задумал какую-то сногсшибательную авантюру, которые обычно заканчиваются или глупо, или неудачно. Несомненно, случались и исключения, однако, по мнению трубадура, они лишь подтверждали правило. – Сегодня ночью мы идем…
– Мы? – желая выяснить подробности, подозрительно уточнил Бертран.
– А ты разве откажешься? – недоуменно глянул на фаворита король. – Так вот! Эти шевалье нашли подземный ход, ведущий в город! Понимаешь?
– И понимать не хочу, – буркнул де Борн. – Вы, сир, собираетесь проникнуть в Мессину, отыскать Танкреда и вызвать его на честный поединок?
– Было бы неплохо, – согласился Львиное Сердце и на мгновение задумался. Гунтер с сэром Мишелем переглянулись. У Ричарда хватит ума на нечто подобное. Однако король решительно продолжал: – Мы поступим умнее. Йорк пусть подготовит гвардию и встанет возле ворот святой Терезии. Ты, я и господин де Фармер вместе с бароном Мелвихом переодеваемся, идем в город и ночью открываем ворота. Йорк со своими врывается, захватывает барбикен и… Мессина наша! Тогда я заставлю Танкреда вернуть деньги Иоанны!
