сошлись люди со всех близлежащих кварталов, а мардибы беспрестанно возносили моления Высшим силам. Они еще надеялись, что покровители Саккарема защитят город или хотя бы их жизни.
'Кто ответит: как такое могло случиться? — в смятении думал шад, шаря незрячими глазами по едва вырисовывающимся во тьме зданиям города. — Какую силу обрел этот вонючий степняк? Как ему удалось войти в город, который даже при правильной осаде никогда не смогли бы взять сами арранты? Гурцату же понадобилось немногим меньше трех седмиц! Мир рушится…'
Шад еще долго стоял, наблюдая с высоты за Мельсиной, и от его взгляда не могло ускользнуть, что пожары распространяются по городу все шире, раздуваемые налетающим с моря ветерком, а рев сражения неуклонно приближается к дворцу.
Три седмицы. Двадцать один день. Именно столько продлилась осада мергейтами столицы некогда великого и непобедимого Саккарема.
Шад, его приближенные и военачальники знали: командует обложившим город войском не сам хаган степняков, а некий Ховэр, большой сотник. Хотя мергейты не желали вступать в переговоры, командовавший мельсинской гвардией Хадибу изредка отправлял через тайные ходы, ведущие за стены, самых ловких воинов с приказом захватить пленных. Однажды опытные десятники гвардии, вышедшие на очередную «охоту», приволокли в город аж настоящего тысячника степного войска, куда более осведомленного в планах и делах Гурцата, нежели простые нукеры. Мергейт вначале упорно не желал ничего говорить, но когда палачи Черной башни — самой страшной тюрьмы шаданата — побеседовали с ним, попутно лишив нескольких фаланг на пальцах и правого уха, а заодно припугнув раскаленным железом, Хадибу выяснил: Гурцат по совету одного из своих ближних (якобы нардарца, заслужившего доверие хагана) внезапно покинул стоящее под Мельсиной войско и зачем-то уехал на полночь, к горам.
По приказу Гурцата тумены не отходили от саккаремской столицы, согнанные со всей округи пленные, руководимые нанятыми (опять же по подсказкам таинственного человека из Нардара! Хадибу мысленно возненавидел эту продажную шкуру и пообещал обязательно изловить для примерной казни) в Халисуне мастерами, возводили деревянные осадные башни, однако Ховэр не пытался штурмовать город. Мергейты выжидали.
Способный трезво оценивать обстановку, дейвани Энарек почуял неладное после неудачной вылазки, предпринятой в начале осады, когда подошла аррантская помощь в виде полутысячи пехотинцев, нескольких кораблей и баллист, способных метать снаряды с горючей смесью или связки дротиков. Под огнем метательных машин сразу же погибла лучшая гвардейская сотня, обязанная отвлекать мергейтов, а затем несколько крупных отрядов саккаремского войска полегли под стенами города из-за непредсказуемости действий степняков.
Кавалерии Даманхура надлежало прикрывать аррантскую когорту, вышедшую из городских ворот, прямо напротив которых варвары устроили лагерь. Но командир саккаремцев пренебрег строжайшими указаниями Хадибу, ясно гласившими: мергейтов не преследовать и не позволять себя окружать. Тысячник оставил без защиты пехоту и в азарте боя погнался за якобы побежавшими с поля битвы степняками. Отдельные отряды мергейтов обошли конницу шада справа и слева, перекрыли пути отхода к Мельсине и, взяв в плотное кольцо, уничтожили еще до полудня.
'Черепаха' аррантов, прикрытая плотными четырехугольными щитами, все же выполнила свою задачу — разгромила лагерь врага, но и только. Когда сидящие на своих маленьких проворных лошадках мергейты начали вплотную обстреливать островитян из луков, щиты не выдержали. Выпущенная почти в упор стрела пробивает доспех любой толщины, не говоря уже о досках щитов, а гоняться за подвижной и невероятно многочисленной конницей пешие арранты просто не могли. Центурион Гай Септимий приказал отходить к городским башням и в сей же момент упал сам — со стрелой, пробившей горло.
Многие арранты на другой день приносили жертвы своим богам, благодаря за то, что все огромное воинство, собравшееся под Мельсиной, не бросилось на потрепанную и медленно ползущую к воротам «черепаху». Пятьсот человек не в состоянии одолеть пятьдесят тысяч. Мергейты просто постреляли из луков и откатились, причем большинство из них вовсе не приняли участия в бою. Однако из пяти центурий уцелели только две.
Судьба не проявила благосклонности и к напросившемуся в аррантский отряд послу Нардара, молодому Хенрику Лауру. Он вернулся в город, но лекари сразу же вытащили из груди родича кониса Юстиния три стрелы, еще одну — из бедра и последнюю, нанесшую самое тяжелое ранение, — из-под ключицы. Хенрика опекал личный целитель самого Даманхура, однако спустя двое суток после неудачного сражения сын нардарского повелителя скончался от лихорадки на руках у брата. Огорченный шад позволил нардарцам, находящимся в столице, провести на площади перед дворцом обряд огненного погребения — к вящему неудовольствию мардибов из храма Атта-Хаджа, не жаловавших чужие верования.
Младший Лаур, Асверус, оставался безутешен, рвался отомстить степнякам и поучаствовать в других вылазках, столь же бесполезных и кровопролитных, но шад категорически запретил посланнику покидать отведенный нардарской миссии особняк на улице Десяти Роз.
…Светлейший эрл Трайс Глоговец в битвы, разумеется, не стремился, а однажды утром Энарек доложил шаду, что дворцовому управителю передали свиток с посланием от представителя империи Нарлак. Даманхур, развернув пергамент, только выругался: господин Трайс в самых изысканных выражениях запоздало извещал саккаремского шада о том, что вынужден уехать, дабы лично доложить своему кенигу о событиях в шаданате. Если называть вещи своими именами, гордый эрл попросту сбежал из Мельсины на корабле вместе со всем нарлакским посольством, казной и приобретенными здесь же наложницами. Даманхур, это стало ясно как день, больше не мог рассчитывать на помощь сильного, но неверного союзника с полуночи.
Верными данному слову и принятым обязательствам оставались только арранты. Благородный Гермед, бесспорно, очень расстроился и растерял изрядную часть самоуверенности, узрев гибель почти двух третей присланного басилевсом отряда, но при встречах с шадом бодрился, утверждая, что подобные неудачи крайне редки, а поражение вызвано не недомыслием военачальников, но неблагоприятным стечением обстоятельств. Срочная депеша в Арр отправлена, баси- левс Тиберис и Сенат Аррантиады чтят заключенные договоры, и наверняка на Благословенном острове уже готовы выйти в море затребованные Даманхуром два пехотных легиона, которые переломят ход войны в пользу Саккарема. Тем более что Абу-Бахр, любимый сын и наследник шада, заканчивает сбор в Дангарском эмайрате огромного наемного войска, способного полностью уничтожить мергейтов, если таковые вдруг сунутся в Междуречье.
— Ничего страшного, — увещевал шада Гермед. — В любой войне, о царственный, случаются победы и поражения. Недавняя неудача лишь добавила нам решимости. Уязвлена военная гордость Аррантиады, а значит, мы должны вернуть себе славу, испятнанную на полях возле твоей столицы.
Может, так бы все и произошло, но на двадцатый день от начала осады в лагере степняков поднялось невиданное оживление. Со стен рассмотрели, как взметнулось над шатрами знамя с Золотым Соколом, множество дикарей собрались возле благоразумно отогнанных от укреплений Мельсины кибиток…
Хаган мергейтов вернулся!
Конечно же, осада доставляла жителям столицы множество неудобств. Многие горожане, в особенности люди богатые, покинули город на личных саэтах или заплатили чужеземным купцам за перевозку неожиданных пассажиров на Дангарский полуостров. Однако из полных ста тысяч человек, находившихся за стенами окруженного степняками города (это если считать жителей и остатки саккаремской армии, укрывшиеся в Мельсине), уехали не более чем несколько сотен. Прочие твердо верили — Гурцату никогда не взять столицы Полуденной империи, через две-три седмицы мергейтам надоест бесполезное бдение под стенами и они уйдут.
