массу людей будет пользовать как строительный материал для своих идей. Кто-то пошлет строить египетские пирамиды, кто-то коммунизм, кто-то — инквизицию, кто-то — открывать Африку, а кто-то загонит в талибы или моджахеды.
Олег слушал с удивлением и неудовольствием. Мрак сбросил маску крутого и туповатого мужика, которому все по фигу, кроме пчел, да и пчелы, если подумать, тоже фигня, и теперь рассуждает хоть и слишком просто, но основательно, с запасом житейской мудрости. Но рассуждает грубо, неинтеллигентно.
— Грубый ты, Мрак, — ответил он невесело. — В людей не веришь. Как можно? Человек — это звучит гордо. Уже любой человек, а не только с такими мускулами, как у тебя. Даже гомосеки теперь люди, а не ублюдки. Вот до чего нашими стараниями дошла терпимость в обществе!
Мрак отмахнулся:
— Бог свое отношение к гомосекам высказал, когда замочил Содом и Гоморру. Он в праведном гневе не обратил внимания на десяток праведников и ребенков с их слезинками! Это, кстати, тебе еще и к тому, что слезинка невинного ребенка не того… На фиг, сказал Господь Бог… я за такие его слова счас за него выпью!.. на фиг мне эти невинные слезливые ребенки и невинные… ха-ха!.. женщины. Мне надо замочить несколько тысяч гомосеков, дабы зараза не расползалась. И что же? Взял и замочил. Точнее, сжег! Теракт Господа Бога подействовал: притихли на пару тысяч лет. Сейчас бы этого Бога растормошить! На планете две трети гомосеков сразу бы нормальными стали.
И хотя Мрак выдал ему почти то же самое, что он когда-то в злобе высказал избитой и испоганенной Юлии, сейчас что-то в душе протестовало против такой упрощенности.
— Мрак, — возразил он, морщась. — Не все же гомосеки от испорченности! У некоторых это сдвиг в мозгу. На генном уровне. Таких около сотой процента от общей массы мужского населения…
Мрак прогудел:
— Господь Бог не входил в мелочи: лес рубят — щепки летят! И мы не должны вычислять соотношение врожденных гомосеков и от испорченности. Зато если их вешать, то общий процент резко упадет до той сотой доли процента, что и будет рождаться каждое поколение. И что ж, пусть, супротив природы не попрешь! Но если будут знать, что их за эти дела повесят, то будут таиться и писать симфонии, а нестойкие души не попадут на гомосекство от испорченности. Проживут долгую и счастливую жизнь, рожая детей и населяя землю, не подозревая о своей склонности к гомосекству. Вообще-то в любом саду появляется дерево-пустоцвет. Одно-два еще можно потерпеть — зато как цветет, сочиняет музыку, боремоисействует! — но если пустоцветы начинают теснить плодоносящие деревья, это уже грозит гибелью всего сада. Так что, Олег, надо рубить, не обращая внимания на чугунные слезинки.
Олег прошептал:
— Рубить… Страшное слово! Рубить, предварительно не отмерив семь… да что там семь, сто раз? Нет, никогда…
— Never say never, — пробормотал Мрак саркастически. Наткнулся на непонимающий взгляд, перевел: — Ну, зарекалась свинья говно исты…
— Мрак, ты о чем?
— Да это так, вспомнились почему-то твои похождения на Украине. Эх, Олег… Как только начинается эта велеречивая и многозначительная тягомотина: А кто будет решать, А по каким критериям определять, меня тянет поблевать, хотя это смертный грех, когда здесь такое пиво… Тебе прямо с пивзавода по особому рецепту? Хорошо, гад, устраиваешься, а еще мыслитель!.. Ясно же, когда корабль с сотней детей тонет, а лодка только на пятьдесят, то некогда устраивать дискуссии на тему А кто будет определять, каких детей взять, а каких оставить или А по каким критериям отбирать. Надо просто хватать тех, кто ближе, бросать в лодку и отчаливать, беря на себя тяжелый груз ответственности и не страшась выступить перед подонками-юристами, которые до конца дней будут таскать по судам, выясняя, чем руководствовался, что взял этих, а не тех. Что, не ндравится? Гораздо красивше остаться на тонущем корабле и пускать сопли о безнравственности выбора, о необходимости абсолютно точных критериев… Такой разглагольствующий бездельник и трус всегда выглядит интеллигентнее, умнее и нравственнее того, кто что-то в самом деле делает. Языками это племя работать умеет! Аргументов на стороне нет всегда больше, чем на за. К тому есть целый сноп причин, да это и очевидно. Так что, Олег, я — пас. Или мы спускаем лодку, или же копайся в своих мерехлюндиях сам.
Олег вздохнул:
— Да я и сам понимаю… Ты того, вон еще ящик пива в шкафу. Поставь вместо этого, пусть охлаждается.
— Думаешь, наши женщины сразу накинутся на пиво? — усомнился Мрак.
— Я предусмотрительный, — ответил Олег уклончиво. — Помнишь, Мрак, когда нам было лет по семь от роду… ну, тебе было больше, но не важно — в то время каждый день тянулся как год! Столько всего нового, столько непонятного! Как сейчас помню: везде побегал, все узнал, все увидел, голова ломится от массы удивительных новостей, а солнце только-только поднимается к верхушкам деревьев! А потом, когда нам стало по двадцать, дни пошли так, как и должны были идти… Зато когда нам стукнуло всего по шестьдесят-семьдесят, дни уже помчались, как будто козы к водопою… Я еще думал, не потому ли, что наши мозги воспринимают только нечто новое, что отличается от уже запомненного? И по ним меряют день?
Мрак хмуро кивнул:
— Верно. Я, к примеру, не мог вспомнить годы, а вспоминал эпохи. Киммеров, тотлегов, скифов, сколотов, эллинов, парфян, ассирийцев… Бывало, пошлю к ручью женщину постирать рубашку, а вместо нее возвращается другая! Оказывается, уже прошло лет сто. И не замечаешь, что возле тебя меняются их мордочки.
— А как сейчас? — спросил Олег настойчиво.
Мрак отвел взор:
— Понимаю, о чем ты. Столетия не то что перестали мелькать, как спицы в колесе… я имею в виду хромированные покрышки, но я снова начал различать дни. А в последнюю полусотню лет, так и вовсе… гм… каждый день стал казаться длиннее недели.
— Странно, — согласился Олег, — ведь ты, тоже… гм… никогда не проявлял страсти к наукам. Но как ты себя чувствуешь?
— А чего спрашиваешь?
Олег замялся, видно было, как борется с собой, наконец выдавил:
— С бессмертными… так мы уже привыкли себя называть, сейчас неладно. Мы погибали и раньше… но сейчас начали просто умирать. От старости. Раньше мы понимали все. Все, что происходило, знали устройство любой вещи. Но сейчас прогресс пошел вскачь. Понимаешь?
Мрак буркнул:
— Спасибо за заботу. Я до сих пор не знаю таблицу умножения. Да и фиг с нею! Как говорится в песне: и пить будем, и гулять будем. А смерть придет — помирать будем!.. Но не раньше, чем придет… Ты зубы не заговаривай, ты мне ответь: будешь действовать или будешь ждать, когда из твоей спины ремней нарежут?
На обратном пути Елена дрожала как листок на ветру. Большие испуганные глаза не оставляли лица Юлии. Она спотыкалась, хваталась за руку этой сильной и уверенной убийцы из тайных служб.
— Ты что, — пищала она, — ты что наделала? Ты такое накупила, такое!
— Не пищи, — успокаивала Юлия, хотя сама чувствовала, как червячок сомнения растет, превращается в толстую голодную змею. — Это нам компенсация, понимаешь?..
