— Я знала, что с Майком все будет в порядке, — я молилась. Будет по- прежнему… Ты так ничего и не понял, Джефф. Именно потому, что я не могла жить по-прежнему, я и ушла в монастырь. Исчезновение Майка было последней каплей…
— Но он вернулся!
— Ты не понимаешь. Он вернулся потому, что я просила об этом Господа. Он внял моим молитвам. Как же я могу ответить неблагодарностью?
Макнамара почувствовал, что лед, растаявший было в груди, вновь смерзается в острые иглы, комком перекрывает дыхание.
— Я никогда ни о чем не просил, — глухо сказал он, — но сейчас…
— Это бесполезно, — ответила Марта, — я всегда буду рада видеть Майка, но тебя прошу не приходить. — Она говорила спокойно, может быть, даже равнодушно, и было видно, что она все для себя решила. — Я приняла обет. Решение тяжело досталось мне, Джеффри, но Господь являет чудо только тем, кто готов принести Ему самые великие жертвы. Я принесла свою.
Он постоял, пытаясь в сумерках увидеть выражение ее глаз, но она опустила их, и Макнамара понял, что она ожидает его ухода.
Резко повернувшись, он вышел из кельи…
Лундквист встал из-за стола при его появлении. Косо взглянув на него, Макнамара прошел в кабинет. Зачем он вернулся? А куда было идти? В пустой дом, чтобы слушать собственные шаги, теряющиеся в лабиринте комнат? Майк в госпитале, а Марта…
Макнамара достал из бара бутылку виски, присел за стол и, налив полный бокал, сделал несколько крупных глотков. Ничего. У него есть сын, наследник. У него есть дело, а стало быть, жизнь продолжается. В то, что он где-то ошибся, в чем Марта пыталась его убедить, Макнамара не верил. Он не ошибался почти никогда, иначе просто не смог бы выстроить собственную жизнь и жизнь своих близких по своим принципам.
Голова слегка затуманилась, он долил виски в бокал, закурил и нажал кнопку на коммуникаторе.
— Томас, зайди.
Лундквист вошел в кабинет и застыл у порога, освещенный светом из приемной.
— Акции «Юниверсум голд», как вы и просили… — начал он.
— Черт с ними, — отмахнулся Макнамара, — садись. Выпьешь? — не ожидая ответа, он наклонился и достал еще один бокал.
Лундквист присел в кресло для посетителей перед столом, принял бокал и отпил глоток.
— Ты был у Марты?
— Да, — Макнамара уперся взглядом в столешницу, — она не вернется.
— Я знаю, — кивнул Лундквист.
— Что? Каким образом…
— После исчезновения Майка ей незачем стало жить с тобой. Она ничем не могла помочь в его поисках и схватилась за последнюю возможность — вымолить его жизнь у Бога. Она сделала это…
— Ерунда! Я не знаю, где он был и как оказался на плато, но мы это выясним, и тогда…
— А это уже не важно. Майк для нее был потерян с рождения. Ты выбрал для него дорогу, ты вел его по жизни, а она осталась одна.
— Что ты несешь? — рявкнул Макнамара. — Я дал ей все!
— Да? И что же именно? Торопливую любовь, когда у тебя было время и ты не слишком уставал на работе? Заботу, в которой нуждается любая женщина? Ты дал ей одиночество, Джефф. И не ори на меня! Хочешь выслушать мое мнение — слушай, а потом, если захочешь, я уволюсь к чертовой матери. Я, слава Богу, работал с тобой почти тридцать лет, и хоть напоследок позволь высказать все, что думаю. Ты превратился в монумент самому себе, у тебя полностью исчезли человеческие чувства. Что? Ты скажешь, это не так? Ты руководишь огромным концерном, ты заботишься о служащих, у тебя нет права на личную жизнь, но у Марты это право есть! И у Майка тоже. А твои заботы — это заботы техника о нормальном функционировании механизмов, где главное — не допустить сбоя программы. Все выстроено, все взвешено, все рассчитано. Люди — не механизмы, Джефф. У тебя больше нет семьи, впрочем, ты потерял ее давно и даже Майка ты рассматриваешь как своего преемника, а не как сына. Ну, скажи, что я не прав?
— Теперь поздно что-то менять, — пробормотал Макнамара, — возможно, ты прав, но ты делаешь больно, Том.
— Зато, надеюсь, я разложил все по полочкам. — Лундквист допил виски, положил на стол папку и поднялся из кресла. — Материалы по «Юниверсум» здесь. Извини, я пойду. Устал чертовски.
— Надеюсь, ты не всерьез говорил об увольнении? — буркнул Макнамара.
— Куда ж я от тебя денусь, — хмыкнул Лундквист.
Дежурный врач встретил Макнамару возле лифта. На вопрос, как здоровье сына, зачастил, пересыпая речь медицинскими терминами, из которых можно было понять, что кризис миновал, но нежелание общаться внушает врачам некоторые опасения.
— Я могу с ним поговорить? — спросил Макнамара.
— Да, конечно. Профессор Шейдеман распорядился пускать вас в любое время.
Майка уже перевели в палату интенсивной терапии. Безучастно скользнув глазами по лицу отца, он перевел их за окно, в котором были видны сверкающие солнечными бликами зеркальные стены конгресса.
Макнамара присел возле кровати. От снежно-белых простыней и стерильного мертвого воздуха ему стало немного не по себе. Майк выглядел исхудавшим донельзя, но смотрелся намного лучше, чем вчера, когда Макнамара видел его висящим в паутине нейлостановых нитей.
— Здравствуй, Майк. Профессор разрешил повидать тебя. Надеюсь, ты не против? — Макнамара помолчал, ожидая, что скажет сын, но он безучастно смотрел в окно, будто даже не слышал его голоса. — Я уладил вопрос с полицией, и если ты не захочешь, тебя ни о чем спрашивать не станут. Может быть, потом ты мне что-то расскажешь, но настаивать я не буду. Мне было очень одиноко, Майк. — Макнамара вздохнул. — Но теперь мы наверстаем упущенное. Поправляйся скорее — у меня много дел, а Томас не успевает во всем помогать. Я очень надеюсь на тебя. Тебе уже пора учиться управлять моими… нашими делами…
— А где мама? — неожиданно спросил Майк, продолжая смотреть в окно.
— Она… не придет, — через силу проговорил Макнамара. — Когда ты пропал, она держалась сколько могла, но в конце концов сдалась. Она в монастыре, Майк, она решила принять постриг. Я был у нее. Она считает, что вымолила тебя у Господа, и теперь, чтобы не разочаровать Его, должна остаться в монастыре. Она приглашает тебя приходить, когда захочешь. — Макнамара покусал губу. — Майк, мы остались вдвоем. Если и ты… — Он не закончил и обреченно махнул рукой.
Майк повернул к нему голову, нащупал лежавшую на одеяле ладонь и слабо пожал ее:
— Я с тобой, отец.
— Вот и отлично. А сейчас мне пора. Завтра я приду еще. — Макнамара пожал слабую руку сына и поднялся. — И вот что: не осуждай мать — она сделала выбор в пользу
