не единое целое. Глаэдр страдает от своего увечья, а я — от своих многочисленных недугов. Хоть меня и прозвали Тогира Иконока, «изувеченный, но целостный». Наши недуги и увечья не составили бы особой проблемы, если б нашими врагами были одни лишь смертные. Даже в нашем нынешнем состоянии мы легко можем положить сотню обычных людей, а то и тысячу, особого значения это не имеет. Но нашим врагом является самое опасное существо, какого когда-либо знала наша земля. И как бы ни ненавистно мне было признавать это, мы с Глаэдром сейчас в невыгодном положении и, вполне возможно, не сумеем живыми выйти из предстоящих нам сражений. Наша жизнь была долгой и наполненной, однако скопившиеся за столетия беды и недуги преследуют нас, зато вы оба молоды, полны сил и надежд, и я верю, что именно у вас больше всего шансов на победу в войне против Гальбаторикса.
Оромис оглянулся на Глаэдра, и тень тревоги промелькнула на его лице.
— А потому, желая помочь вам победить, а также на случай нашей возможной гибели, Глаэдр — получив мое на то благословение — решил…
«Да, я решил, — перебил его Глаэдр, — отдать вам свое сердце сердец. Тебе, Сапфира, Сверкающая Чешуя, и тебе, Эрагон, Губитель Шейдов».
Было совершенно очевидно, что Сапфира потрясена этим решением ничуть не меньше Эрагона. Они оба не сводили глаз с величественного золотистого дракона, горой возвышавшегося над ними.
«Учитель, — сказала наконец Сапфира, — но мы, право, недостойны подобной чести… Ты уверен, что действительно хочешь доверить свое сердце именно нам?»
«Совершенно уверен, — твердо ответил Глаэдр и опустил свою массивную голову почти к самому лицу Эрагонa. — Я решил сделать это по многим причинам. Если у вас будет мое Элдунари, вы сможете поддерживать постоянную связь с Оромисом и со мною, как бы далеко от нас вы ни находились. К тому же я всегда смогу передать вам часть своей силы, если вы окажетесь в затруднительном положении. А если уж нам с Оромисом суждено пасть в бою, то наши знания и опыт, а также моя магическая энергия останутся в вашем полном распоряжении. Я долго обдумывал это решение и твердо уверен в том, что оно верное».
— Но если Оромису суждено умереть, — тихо спросил Эрагон, — захочешь ли ты продолжать жить без него, только в виде Элдунари?
Глаэдр, повернув голову, уставился на него своим огромным глазом:
«Я, разумеется, не желаю расставаться с Оромисом, но в любом случае, что бы ни случилось, буду делать все от меня зависящее, чтобы свергнуть Гальбаторикса. Это наша главная и единственная цель, и даже сама смерть не сможет помешать нам добиться ее осуществления. Мысль о возможности потерять Сапфиру ужасает тебя, Эрагон, и ты совершенно прав. Но у нас с Оромисом были в распоряжении целые столетия, чтобы успеть привыкнуть к той мысли, что подобная разлука неизбежна, и смириться с нею. Какие бы меры предосторожности мы ни принимали, если мы прожили достаточно долго, то в конечном итоге один из нас все равно умрет. Это не самая радостная мысль, но это правда. Так устроен наш мир».
И Оромис, словно очнувшись от забытья, прибавил: — Я тоже не стану притворяться и говорить, что понимание этого вызывает у меня восторг, однако смысл жизни отнюдь не в том, чтобы делать то, что нам хочется, а в том, чтобы делать то, что необходимо. Именно этого требует от нас судьба.
«А теперь я спрашиваю тебя, Сапфира, Сверкающая Чешуя, — снова вступил Глаэдр, — и тебя, Эрагон, Губитель Шейдов, принимаете ли вы мой дар, берете ли на себя ответственность за то, что с этим связано?»
«Берем и принимаем», — сказала Сапфира. «Принимаем», — эхом повторил за нею Эрагон, чуть помедлив.
Глаэдр откинул голову назад; мышцы на груди и на животе у него настолько напряглись, что стали отчетливо видны под чешуей; по горлу у него несколько раз пробежала судорога, словно он чем-то давился. Раздвинув лапы и крепко упершись ими в землю, золотистый дракон вытянул шею, и под сверкающей чешуей рельефно выступили все жилы и связки. Глотка его между тем продолжала все сильнее сокращаться, пока наконец он не нагнул голову и не раскрыл пасть, из которой хлынул поток горячего, остро пахнущего воздуха. Эрагон зажмурился, борясь с тошнотой. Потом открыл глаза и увидел, как горло Глаэдра сократилось в последний раз, в складках его влажной, кроваво-красной пасти возникло золотистое сияние, и секунду спустя по ярко-алому языку дракона вниз скользнул округлый предмет около фута в диаметре. Эрагон едва успел подхватить его.
Прикоснувшись к скользкому, покрытому слюной Элдунари, он даже охнул и чуть отступил назад, потому что на него внезапно обрушились все мысли и чувства Глаэдра, все то, что испытывал и переживал сейчас огромный золотистый дракон. Объем его памяти и сила переживаемых им чувств поистине подавляли, равно как и невероятная мощь мысленной связи с ним. Эрагон, правда, и ожидал чего-то подобного, но все равно был потрясен, понимая, что держит сейчас в руках саму сущность Глаэдра.
Глаэдр передернулся всем телом — словно кто-то его укусил, — тряхнул головой и мгновенно установил мысленный барьер, однако Эрагон по-прежнему, хотя и значительно слабее, ощущал мелькание его мыслей и смену чувств.
Элдунари Глаэдра показалось ему больше всего похожим на крупный золотистый самоцвет. Поверхность у него была теплой на ощупь, покрытой сотнями острых фасеток, несколько различавшихся размерами и иной раз торчавших под странным острым углом друг к другу. Из центра Элдунари исходило туманное сияние, точно из светильника с треснувшим стеклом, и этот неяркий свет ритмично вздрагивал, точно подчиняясь неторопливым, но ровным ударам сердца. На первый взгляд этот свет показался Эрагону вполне однородным, но чем больше он вглядывался в него, тем больше деталей замечал у него в глубине: там крутились странные водовороты, завиваясь в самых различных направлениях; там виднелись какие-то темные, почти совсем неподвижные точки; там вдруг возникали стремительные потоки ярких вспышек величиной не более булавочной головки, которые существовали не более секунды и тут же таяли, исчезая в мощном световом поле. Этот свет был живым.
— Вот, держи, — сказал Оромис, протягивая Эрагону прочную холщовую сумку.
Эрагон с большим облегчением понял, что мысленная связь с Элдунари Глэдра прервалась, как только он уложил его сердце сердец в сумку и перестал касаться его руками. Еще не успев прийти в себя от потрясения, он обеими руками прижал сумку к груди и его охватил некий священный ужас, смешанный с восхищением, ибо в его руках находилась сейчас сама сущность Глаэдра. Ему стало страшно при мысли о том, что может случиться с этим прекрасным драконом, если он хоть на минуту выпустит его Элдунари из своих рук.
— Спасибо, Учитель, — с трудом вымолвил Эрагон и низко поклонился Глаэдру.
«Мы будем оберегать твое сердце до последней минуты нашей жизни», — прибавила Сапфира.
— Нет! — воскликнул с неожиданной яростью Оромис. — Этого вы ни в коем случае не должны делать! Самое главное — это как раз ваши жизни! Вам просто нельзя допускать, чтобы по небрежности с сердцем Глаэдра случилась какая-нибудь беда. Но запомните: ни один из вас не должен жертвовать собственной жизнью, чтобы защитить его, или меня, или кого угодно другого. Вы оба просто обязаны остаться в живых, иначе рухнут все наши надежды и на земле воцарится вечный мрак!
— Да, Учитель, — одновременно сказали Эрагон и Сапфира — он вслух, она мысленно.
Тут вновь вступил Глаэдр:
«Поскольку вы принесли клятву верности Насуаде и обязаны ей повиноваться, можете сказать ей о моем Элдунари, если сочтете нужным, но только в самом крайнем случае. Для блага всех драконов, сколько бы их ни осталось на свете, правда об Элдунари не должна стать всеобщим достоянием».
