Тварь, осуществляющая убийство в качестве одной из основных своих жизненных функций.
Еще один факт, который нужно переварить – Иштархаддон оказался не самостоятельной личностью, а всего лишь половинкой Игоря, его темной стороной. Что ж, все логично. Выходит, Игорь всегда таскал эту дрянь в своей подкорке и нужен был только толчок, чтобы реализовать скрытую доселе сущность холодного убийцы.
Бог с ним, с Игорем. Главное – теперь она свободна. Она может делать то, что ей хочется. То, что считает нужным.
Мила подошла к компьютеру и решительно сдернула одеяло с монитора. Она уже никого не боится. Да и некого теперь бояться. Как ни противно, но придется признать, что Игорь сделал для нее доброе дело, отправив на тот свет двух подонков – Алекса и Костяна. Доброе дело? Да какое уж доброе – выгодное для нее, Милены, пожалуй, лучше сказать так. Ну и черт с ним, пусть выгодное, главное, что дело сделано, и лучше забыть о нем навсегда.
Забыть? – думала Мила, включая компьютер, ну уж черта с два, никогда не забуду такого, и не дай Бог забыть. Нужно записать все это. Включить редактор, и наконец-то позволить себе работу на компьютере, с наслаждением пробежаться пальцами по клавишам, выплеснуть эмоции, выразить в строчках и предложениях все то, что накопилось на душе, прочесть на экране, поправить, отредактировать, превратить поток мыслей в художественное слово. В дневник. Нет, пожалуй, в рассказ. Или даже в повесть – многовато здесь материала для рассказа. А может, и в роман. Роман – пока для самой себя, для внутреннего пользования, не на продажу. Не будем спешить – книгу нужно как следует обдумать, переписать сто раз, вдохнуть жизнь в каждую буковку, пусть это даже займет много лет, но если это будет сделано действительно хорошо, если там поселятся не персонажи, а живые люди, то весь мир заплачет вместе с ней, Миленой…
Заплачет… Засмеется… Как достичь этого? Как совершить чудо – перевести эмоции, раздирающие душу, в слова? Трансформировать многомерный мир чувств в двухмерную плоскость черно-белого текста?
Мила медленно продиралась сквозь колючую проволоку строчек, мучительно выстраивала уродцы-абзацы и стирала их с остервенением, кляла себя за бездарность, и все же стучала пальцами по клавишам, не в силах оторваться от компьютера. Экран притягивал ее как магнит. За несколько лихорадочных, тифозных часов она написала пять страниц, и только чувство голода заставило выйти ее из транса, осознать, что она не спит, не умерла, что боль, которую она исторгла из себя, материализовала, переработала в слова, начинает оставлять ее, уходит из души.
– Я лечусь! – громко сказала Мила. – Может быть, то, что я напишу, окажется абсолютной дрянью. Это не имеет значения – потому что процесс, которым я сейчас занимаюсь, сродни рвоте. Я выблевываю всю отраву, что переполняет меня, и мне становится легче. Надеюсь, что никто и никогда этого не прочитает. Это не литература, господа. Это медицинская процедура.
Она боялась перечитать заново то, что написала. И, само собой, начала перечитывать немедленно – влекомая любопытством, сладким замиранием сердца в ожидании ужасного, отвратительного, а также с самолюбованием, смешанным с надеждой – а вдруг хоть пара мыслей из написанного окажется действительно талантливой?
Она прочла все страницы бегом, не зацепившись глазом ни за одно слово. Небольшой текст, который она доводила до совершенства четыре часа кряду, оказался безупречным с точки зрения грамматики, стильным, соответствующим всем канонам писания толстых коммерческих журналов – с претензией на постмодернизм, психологию, умелым выворачиванием менструального белья и погружением в шизофренические глюки. И в то же время – абсолютно стандартным, отшлифованным до сияющей лаковой поверхности. Не живым. Искусственным.
Мила хотела уже было плюнуть, поставить точку (не получилось сегодня – получится завтра), и отправиться на кухню обреченно ублажать организм, предаваться чревоугодию, но взгляд ее затормозил на последнем абзаце – топнул по тормозам со скрежетом, с дымом из-под стираемых колодок, с неконтролируемым заносом, переходящим в головокружительный вальс на голом льду. Мила вздрогнула и покрылась холодным потом. Рефлекторным желанием ее было – немедленно вырубить комп, накинуть на него одеяло, и только потом взвыть от животного ужаса.
В последнем абзаце было написано:
«Привет Мила :)) Это я ни пугайся. Теперь ты знаеш обо мне все :-(. Но ты знаеш мне очень надо чтобы мы с тобой реально поговорили потомучто я тебе много тогда не сказал. Потомучто я тебе чесно говорю я вобще то неплохой, только меня очень сильно подставили. Вадим».
Вадим, фак его мать.
'Вадик никогда не поднимет на меня руку. Он, в сущности, неплохой парень', – так звучали недавние слова Милены. Но это вовсе не означало того, что она снова хотела видеть Вадима. Он надеялась, что не встретит больше никого из креаторов. Никого и никогда. С нее достаточно.
Она не успела выключить компьютер, не успела даже вскочить со стула. Воронка серого пыльного вихря засосала ее в экран и заставила на миг отключиться.
Мила открыла глаза и обнаружила, что сидит в баре 'Кенгуру'. Столики, стойка, чучело вомбата, крупные австралийские сумчатые бесконечно скачут по стене. Все почти как настоящее. Почти. Полумрак, тихая музыка, вино на столе. И ни одного человека. Кроме Вадима, естественно.
– Привет, – смущенно сказал Вадим. – Ты это, Мила, прости, если чего-то не так. Я просто боялся, что если я тебя буду уговаривать, то ты не согласишься.
– Так оно и есть, – холодно произнесла Милена. – Я бы не согласилась ни за что. И сейчас не согласна. Немедленно отправь меня обратно, и чтобы больше я тебя не видела.
– Нет, ну подожди, давай хотя бы вина выпьем…
– Ты что, имеешь наглость утверждать, что это настоящее вино? – Мила брезгливо толкнула бутылку, та слетела со стола и покатилась по полу, расплескивая красную жидкость вполне реально, издавая настоящий запах Каберне Франк.
– Тебе все это покажется настоящим. А если не понравится, то можно пойти в настоящее 'Кенгуру'. Только не сегодня, конечно…
– Иди-ка ты в настоящую задницу, – грубо сказала Милена. – Тебе когда-нибудь ломали кости, Вадик? Твой приятель Костян получил большое удовольствие, когда пинал меня ногами. Меня никогда так не били! Я валялась в крови и собственном дерьме, меня везли убивать, а ты в это время изволил лежать в кроватке и пускать слюни, дебил!
– Ну ладно, Мил, ну извини, что так случилось. Я же тебе говорю – это чистая подстава…
– Что – подстава? – заорала Милена, вскочив на ноги. – Ты же креатор, мать твою! Без тебя бы не убили этих несчастных подростков, не затравили бы меня до полусмерти, вообще ничего без тебя сделать бы не смогли!
– Это все Алекс. Он псих был, ненормальный. Принц его убил, да? И правильно сделал. Я сам ничего такого не хотел.
– Почему же делал, если не хотел?
– Меня заставили. Ну ты тоже пойми, они ведь делали со мной все, что хотели, убить грозили, на привязи держали. Я тебе честно говорю. Я вообще рад, что все кончилось.
– Что кончилось?
– Ну, все это… – Вадик неопределенно взмахнул руками. – В общем, я теперь ни на кого не работаю. Я вообще в полное подполье ушел. Никто не знает, где я. Я знаешь, чего хочу? Взять тебя, Мила, и уехать куда подальше. За границу, само собой. Вот в Австралию, например. Мы там с тобой нормально будем жить, денег мне на сто лет хватит. Я когда в этом баре сидел, всегда мечтал,
