Игорь вдруг заткнулся.
– И чего я? - Милена чуть наклонила голову, в глазах её появился заинтересованный блеск. - Ну, говори, что я там делала.
– Мы с тобой… - Игорь ещё раз внутренне обругал себя за несдержанность, а потом его прорвало. - Мы с тобой были любовниками. Занимались сексом. В самых невообразимых позах. Несколько дней подряд.
Милка вспыхнула как маков цвет и отвела глаза.
– Ну и как это было? - сдавленно спросила она.
– Вроде бы неплохо получалось, - неопределенно промычал Игорь. - Тебе, то естыпой Милене, похоже, нравилось…
Милка опустила голову и уткнулась взглядом в стол. Грех издеваться над несчастной влюбленной девочкой. Игорь встал, потянулся и вышел из кухни, оставив Милену переживать в одиночестве. Пусть немножко придет в себя - да и ему это не помешает. Прогулялся по комнате, бросил взгляд на часы. Уже полпервого ночи, однако! Добрался до зеркала в прихожей. Оглядел себя с ног до головы. И с удовольствием убедился в том, что он по-прежнему Гоша Маслов. Именно он. Не худосочный мозгляк Игорь и не бородатый громила Иштархаддон. Настоящий Гоша представлял собой нечто среднее между тем и другим. Очки, правда, по-прежнему сидели на его длинном носу, но были не такими безобразно толстыми. Минус два - жить можно. фигура крепкая, не культурист, конечно, но второй разряд по легкой атлетике - не так уж и плохо. А самое главное - характер. Ничего сходного с трусливым инфантилизмом того Игоря и тупой самоуверенностью Иштархаддона. Нормальный характер. В самый раз для него, для Гоши.
Надо же, как расщепило его там. Разрезало на две половинки - дистрофично дохлую и гипертрофированно могучую. Забавно.
Что там Милка делает? Переживает? Поздно уже переживать. Спать ложиться пора…
А Милку куда девать? Такси для неё ловить? Или здесь оставить ночевать?
Игорь не сомневался в ответе. Он уже час думал о той Милене. Отгонял от себя неправильные мысли, но не мог думать больше ни о чем. Милена, живущая в странном мире, в котором есть Слепые пятна. Поэтесса. Хобби - проституция. Убойное, почти невозможное сочетание. Все вместе называется «жрица любви».
Игорь вспомнил, как занимался с ней любовью, - сначала будучи Иштархаддоном, затем будучи Игорем. Закрыл глаза, прислонился лбом к холодному зеркалу. Остыть немножко… Успеть разобраться в те минуты, что остались, - не сделать очередную дурацкую ошибку… Он умирал от желания овладеть ею. Немедленна. Жестоко, яростно… И нежно, ласково.
Два человека все ещё жили в его душе. Не испарились окончательно, не умерли как индивидуальности, слившись в единое целое.
Мила сидела все так же - тихо, безмолвно, не поднимая головы. Игорь взял последнюю бутылку пива и вылил в глотку все, что в ней оставалось.
– Мила, ты ведь пишешь стихи, да? - спросил он.
– Стихи?.. Да, иногда пишу. Откуда ты знаешь?
– Озябшие боги, горячие вьюги, по новому снегу, по новому кругу…
– Это мои стихи, - прошептала Мила. - Я не читала их никому. Где ты слышал их?
– Там.
– Там? Где? В своей вывернутой наизнанку реальности?
– Там. Та реальность не вывернута. Это настоящая жизнь. Ты читала мне там эти стихи. Падал снег, я стоял у окна и смотрел, как белые снежные хлопья медленно опускаются на лапы уснувших елей… Я изучал процесс жизни и наслаждался тем, что жив. Я любил тебя. Милка. Во всяком случае, в той жизни - любил.
– Любил, правда? - Она закусила губу, прижала ладони к щекам. - Ты шутишь? Снова смеешься надо мной?
– Любил.
– Я хотела бы оказаться там…
– Ты была там. Нет реальности той и этой. Есть моя жизнь, непонятным образом расщепленная пополам. Хочешь, я докажу тебе?
– Хочу. Хочу тебя… - Она встала, она сделала шаг к нему. - Я - это та Милена. Я снова с тобой.
– Подожди. - Он отстранился резким нервным движением. - Ты подыгрываешь, уступаешь мне. Я не хочу так… Это не игра. Я хочу, чтобы ты действительно поверила… У тебя ведь есть татуировка? Есть?
– Есть. - Она, казалось, уже устала сопротивляться, подчинилась его галлюцинациям, но теперь удивилась снова. - Ты знаешь, где она?
– На попке. На твоей милой попке. Справа. Маленькая синяя рыбка.
– Да…
– Я знаю, о чем ты думаешь. Ты думаешь, что я узнал это случайно. Подсматривал за тобой в туалете или что-нибудь в этом роде. Но это не так, Милка. Я помню твою рыбку на вкус. Я целовал её, облизывал её. Я хотел её съесть - один раз даже получил от тебя затрещину, когда укусил слишком сильно. - Игорь улыбнулся. - Я целовал твою рыбку и запомнил её. А теперь я снова посмотрю на нее.
– Посмотришь?
– Посмотрю.
– Ты снова поцелуешь ее?
– Не знаю… Я хочу убедиться, что это та самая рыбка. Я боюсь увидеть что- нибудь другое…
Он протянул ей руку. В тот момент, когда пальцы их соприкоснулись, его ударило током.
Почему все так изменилось? Он знал её давным-давно. Он сотню раз дотрагивался до Милены - мимолетно, не придавая этому никакого значения, и даже отодвигался от нее, когда она прижималась к нему слишком сильно, объясняя перед дежурством какую-нибудь компьютерную ерунду. Он знал, что она - хорошенькая девочка, умная девочка. Девочка высокого класса, с которой можно классно провести время. Почему он так упорно не пускал её в свою жизнь? Почему он не разрешал себе хотя бы поцеловать её, не говоря уж о большем? Почему он наложил табу именно на нее, хотя без малейших душевных колебаний мог снять любую бабенку в баре или студентку на семинаре, а то и просто случайную девчонку на улице?
Именно потому, что знал, что она любит его. «Сама виновата, - говорил он себе, - нечего было западать на меня с такой силой. Знаем мы эту любовь. Переспишь с ней, а потом начинаются страсти-мордасти, громкие рьвдания с трагическим заламыванием рук, показательные отравления газом, истеричные ночные.звонки… На кой мне это нужно? Я привык быть свободным…»
Может быть, он был даже прав тогда. Но теперь кое-что изменилось. Он знал - что. Реальность Слепого пятна, потусторонняя его сущность, вернулась к нему, ударила его, как отдача от выстрела. Выстрела силой ураган, несущийся между двумя мирами. Его сшибло с ног. Он сумел подняться, но чувствовал, что долго не устоит. Не устоит, если останется один.
Он привык быть жестким в своей обычной жизни. Но теперь он вернулся из такого мира, по сравнению с которым прежняя его жесткость казалась слюнтяйством, дешевым самолюбивым мачизмом, не стоящим ни гроша по сравнению с настоящим чувством. Чувством, что рядом с
