считалось неприличным. К тому же бежать в гуталах – сапогах с закругленной от носа к пятке подошвой – было довольно непростым делом. Пару раз упав, друзья, не сговариваясь, скинули обувку к черту и продолжили свой дальнейший путь босиком. По скалам и расщелинам, конечно, передвигаться без обуви было не очень приятно, но вот когда беглецы спустились в долину… Бежать по мягкой траве – милое дело, совсем не то что сбивать в кровь ноги о камни.
Быстрее! Быстрее! Стучало сердце. Баурджин на ходу оглянулся – позади никого. Видать, вражины еще не взобрались на прибрежные скалы. Это хорошо, хорошо…
Узким языком вгрызающаяся в сопки долина сейчас, осенью, уже не представляла того незабываемого по своей красоте зрелища, как весной или в начале лета. Цветы отцвели, трава выгорела и пожухла от солнца и уже ничем не напоминала волнующееся изумрудно-голубоватое море. Впрочем, деревья на склонах сопок – осины, березы, тополя – все еще стояли зеленые, лишь изредка перебиваемые желтыми вкраплениями жимолости и багульника. Пахло сухим сеном и – правда, это так только казалось – парным молоком. Да-да, парным молоком – в кочевье Баурджина его было вдоволь, а мясо в его гэре не переводилось даже летом! И все – благодаря Джэгэль-Эхэ, умело руководившей толпой слуг и сородичей. Ну и, конечно, благодаря Темучину, когда-то пожаловавшему Баурджину земли и скот. Темучин, стало быть – сеньор, а Баурджин – вассал. Кочевой феодализм называется.
У склона сопки беглецы остановились передохнуть. Вдали, в самом начале долины, уже показались темные фигурки врагов.
– Эх, нам сейчас бы лошадок, – тяжело вздохнул Гамильдэ-Ичен. – Тогда уж эти пешеходы нас ни за что бы не догнали.
Баурджин только сплюнул – лошадок ему… Вообще, развитие ситуации нойону не очень нравилось – враги отрезали их от реки и загоняли в сопки, в лес. А уж в лесу у охотников перед степняками все преимущества.
Гамильдэ-Ичен внезапно посмотрел под ноги, нагнулся… и, радостно улыбаясь, поднял из травы засохшую коровью лепешку:
– Навоз! Навоз, Баурджин-нойон. Так и знал, что здесь – чье-то пастбище!
– Навоз?! – Баурджин с видом знатока понюхал лепешку. – Добрый скот здесь пасся… Сытый. И – не так давно. Да, эта долина – явно чье-то пастбище, а все здешние скотоводы поддерживают Джамуху. Остальные просто ушли, откочевали.
Гамильдэ-Ичен повеселел:
– Думаю, где-то не так далеко их гэры. Подать бы знак…
– Охолони, Гамильдэ. – Баурджин поднял вверх указательный палец. – Враги наших врагов вовсе не обязательно – наши друзья. Здесь как раз такой случай. Люди Джамухи, попадись мы к ним в руки, предадут нас смерти с тем же удовольствием, что и охотники-людоеды.
– Нет уж, – упрямо возразил юноша. – Уж не знаю, кому как, а мне пусть лучше переломают спину, нежели сожрут, сварив в глиняных горшках.
– Кстати, про Джамуху рассказывали, что он съел-таки захваченных в плен воинов Темучина. Сварил и съел. – Нойон рассмеялся.
– То же самое говорят и про Темучина, – покачал головой Гамильдэ-Ичен. – Все это слухи, и вряд ли правдивые. По крайней мере, немало достойных людей поддерживают Джамуху.
– Угу… – Баурджин улыбнулся. – Род Чэрэна Синие Усы, например. И его внучка – красавица Боргэ.
Юноша мечтательно улыбнулся:
– Ну и что?! Я бы не отказался сейчас увидеть здесь воинов Чэрэна! Ух, и пустили бы они огня под хвост людоедам! А? Скажешь, не так?
– Не скажу… – подняв голову, князь задумчиво обозревал росший на склоне сопки кедр. Толстый, кряжистый, он казался настоящим лесным великаном по сравнению с растущими рядом березами, осинами, елями.
Перехватив взгляд нойона, Гамильдэ-Ичен понятливо улыбнулся:
– Предлагаешь спрятаться на его кроне? Хорошее место…
Баурджин покачал головой:
– Нет, Гамильдэ, наши преследователи будут рассуждать так же. Мы не станем прятаться на кедре. А вот затаиться на той корявой сосне – вполне можем. Не так уж там и приметно.
– Тогда что ж мы стоим? – хмыкнул юноша.
Вскарабкавшись на сосну, беглецы затаились среди густых ветвей, с удобством расположившись на толстых сучьях. Хорошая оказалась сосна, надежная… хотя, конечно, по сравнению с кедром – фитюлька.
Осторожно раздвинув колючие ветки, Баурджин всмотрелся и увидел быстро приближавшихся врагов. Те растянулись цепью, шагов через пять друг от друга – зачем, непонятно. Наверное, предполагали, что беглецы могут затаиться в траве? Или, скорее всего, просто искали следы.
– Один, два… четыре… – шепотом считал Гамильдэ-Ичен. – Восемь… девять… одиннадцать. Одиннадцать. Число какое-то несуразное. Ну, я понимаю, семь или девять, ну – десяток… А здесь одиннадцать. Ни туда, ни сюда.
Одиннадцать… Не так уж и много. Но и не так уж и мало – для двоих-то! Причем нужно учитывать, что каждый из преследователей – прирожденный охотник, прекрасно ориентирующийся в любой, даже самой непролазной чаще. И тем не менее одиннадцать – это не двадцать.
– Смотри-ка! – не выдержав, ухмыльнулся юноша. – И наш приятель, кажется, с ними.
Баурджин тоже заметил среди врагов тонкую фигурку черноволосого парня, но вот были ли то Каир-Ча или какой иной подросток – бог весть…
– Лучше б его тогда сожрал медведь, – не унимался Гамильдэ-Ичен. – А то ведь так получается, что потом этот парень со своими сородичами чуть было не сожрал нас.
– Ам-ам, – вспомнил вдруг князь.
Юноша повернул к нему голову:
– Не понял?
– Присказка такая. Похоже, они и своих мертвяков жрут, не брезгуют!
– Чертовы дикари!
Между тем враги как раз остановились у кедра, видимо – посовещаться. Молодой воин – Каир-Ча? – живо взобрался на вершину дерева, и сидевшие на сосне беглецы облегченно переглянулись – вот так-то!
Вражеский дозорный так и сидел на кедре, по всей видимости координируя действия остальных. Время от времени кто-нибудь из охотников-каннибалов прибегал из лесу к кедру, что-то спрашивал и вновь исчезал в чаще. Что ж, надо признать, действовали преследователи умело и, не заберись беглецы на сосну, вполне возможно, их изловили бы уже к вечеру. Или подстрелили бы.
Пока нойон пристально следил за врагами, Гамильдэ-Ичен забрался повыше, рискуя обломить какой- нибудь тонкий сучок. И все же, несмотря на такой риск, необходимо было осмотреться получше.
– Ну? – подняв голову, шепотом спросил Баурджин. – Что видишь?
– Вижу дымы! – через какое-то время с воодушевлением откликнулся юноша. – В начале долины. Отсюда – примерно двадцать полетов стрелы.
Нойон улыбнулся:
– Отлично! А не видно ли где-нибудь поблизости пасущегося стада?
– Стада? Нет, не видно. Хотя… Вижу! Вижу в распадке какое-то дрожание воздуха. И еле заметный дымок! Пастушеский костер!
– В распадке? – Баурджин и сам попытался вглядеться, да мешали остальные деревья, так что приходилось доверяться напарнику.
– Справа от нас, в десяти выстрелах.
Стадо – это было неплохо. Пастухи очень не любят, когда тревожат их скот – и вот насчет этого имелись у нойона кое-какие мысли.
– Дождемся темноты и проберемся ближе к пастушескому лагерю, напугаем коров, собаки пусть лают – сами скроемся и будем ждать облавы. Людоеды, естественно, ничего подобного дожидаться не будут – уйдут.
