Бросив взгляд на жену, Баурджин едва удержался от смеха – больно уж необычно выглядела ее прическа, даже устрашающе как-то.
– Хадак! Хадак! – шепотом напомнил он.
– Ах, да, – поставив на столик уже взятую было в руки чашу, Джэгэль-Эхэ обернулась, и старая Ичене- Куам протянула ей голубое шелковое полотенце с вышитыми желтым шелком уйгурскими буквицами – пожеланием. Таких хадаков в каждом уважающем себя гэре имелось по восемь видов – все с разными пожеланиями, главное было – не перепутать. Баурджин скосил глаза, вчитался – не зря Гамильдэ-Ичен выучил его уйгурскому письму в прошлую зиму. «Пусть будет мир в вашем гэре»… Хм… Вряд ли это пожелание подойдет воинам.
– Другой, другой, Ичене-Куам! – Нойон нетерпеливо махнул рукой.
Старушка проворно подала ему пару хадаков:
– Выбирай сам, гуай!
– «Пусть будут быстры ваши кони». Вот, это то, что надо! Ну вроде все. Ичене-Куам, зови гостей!
Гости вошли по очереди, старательно не наступая на порог, что означало бы невежливость и дикость.
– Та амар сайн байна уу? Все ли благополучно?
– Слава Христородице и великому Тэнгри!
Хозяйка гэра с поклоном протянула чашу главному гостю – Эрдэнэту. Приняв подношение обеими руками – жест, заменяющий «спасибо» и «пожалуйста», – гость, удерживая чашу, правой рукой перекинул край хадака с надписью в сторону хозяев, выражая им те же пожелания, после чего, опустив в пиалу палец, побрызгал по всем сторонам света:
– Приношу эти первые капли вечно синему небу, родной земле и немеркнущем очагу вашей семьи!
Отпив, передал чашу воинам, те, каждый по очереди, проделали те же процедуры, после чего, приняв приглашение хозяев, уселись на мягких расстеленных кошмах в западной – почетной части гэра.
Служанки подали аппетитное разваренное баранье мясо – успели уже приготовить, да, собственно, варить-то недолго, без соли и на большом огне. Лучше куски – лопатки и крестец – Баурджин лично протянул главному гостю. Тот поблагодарил (принял мясо двумя руками) и, отрезая ножом, поделился частью почетных кусков с остальными. Минут пять все сосредоточенно жевали, время от времени обмениваясь краткими репликами. Наконец, прожевав, молодой хозяин кивнул служанкам, и те принесли пузатую баклажку арьки. Сноровисто разлив напиток по пиалам, Баурджин с удовольствием отметил, как сразу повеселели гости. Кочевники любили выпить… Нет, не так! Кочевники очень любили выпить – так будет вернее! Даже хвастались друг перед другом – кто больше, да кто пьянее, соревновались – кто кого перепьет. Ну, прямо совсем, как русские люди! Может, у русских-то от монголов такая привычка пошла?
Под арьку беседа потекла куда веселее: гости улыбались, шутили, Эрдэнэт даже пересел поближе к Баурджину и то и дело похлопывал того по плечу:
– Хороший ты человек. Баурджин-нойон, недаром великий Боорчу о тебе так хорошо отзывается!
Баурджин ухмыльнулся – еще бы Боорчу как-то по-другому отзывался! Сколько с ним выпито – цистерна! И даже, пожалуй, не одна. А, между прочим, Боорчу был доверенным лицом и побратимом-андой самого Темучина, одним из лучших его полководцев. Пить – пил, но дело свое знал туго!
– Как поживает Боорчу-гуай?
– Замечательно живет, – широко улыбнулся посланник. – Только жалуется – мол, Баурджин-нойон что- то давненько не приезжал, совсем дорогу забыл!
Ага, давненько, как же! И двух недель не прошло… Столько тогда выпили – Баурджин (уж на что закаленный в Советской Армии) неведомо как и домой-то потом приехал. Хорошо – лошади дорогу знали.
– Зайду, – молодой нойон кивнул, – обязательно зайду к уважаемому Боорчу. Вот сразу, как только приеду… Мне ведь к великому хану ехать надобно, да?
– Ах, да, – Эрдэнэт наконец вспомнил, зачем, собственно говоря, явился. Пожевал губами и, откашлявшись, объявил со всей возможной важностью. – Великий хан Темучин, прозванный Чингисханом, желает немедленно видеть тебя, Баурджин-нойон, по очень важному делу! – Хочет видеть, вот как? – делано удивился хозяин гэра. А то не догадывался, зачем явился посланец. Усмехнулся:
– Хочет видеть – приеду. Сейчас и отправимся, вот только арьку допьем. Эй, Ичене-Куам, тащи еще баклажку!
– А может, лучше с собой взять? – несмело предложил Эрдэнэт, вызвав явное неудовольствие сопровождавших его воинов.
– И с собой возьмем тоже! – Баурджин успокоил не столько посланца, сколько его свиту. – Веселей ехать будет – путь-то не очень близкий.
Воины обрадованно переглянулись.
– Могу я взять с собой кого-нибудь из своих верных людей? – тут же осведомился молодой нойон.
Посланник задумчиво зашмыгал носом:
– Думаю, можешь. Но – только одного. Самого верного.
– Вы пейте, – улыбнулся Баурджин. – А я пойду пошлю слуг – позвать.
Выйдя из гэра, нойон задумался, глядя, как играют в пыли полуголые дети. Кого позвать-то? Кооршака? Юмала? Те, конечно, парняги здоровущие, опытные бойцы – тут уж ничего не скажешь. Но все ж таки – простоватые, в чем-то даже наивные, а задание – Баурджин подозревал – будет далеко не простым. Нет, Кооршак с Юмалом не подойдут, тут не саблей махать, тут мозги требуются. Эх, был бы поблизости побратим – Кэзгерул Красный Пояс, с помощью Темучина вернувший себе ханский престол в одном из татарских племен. Далеко теперь Кэзгерул, даже в гости ездит редко, все больше передает поклоны через знакомых торговцев. Жаль… Нойон улыбнулся, вспомнив друга. Смелый, четный и умный – редкостное сочетание качеств. И вовсе не похож на татарина, скорее – найман или уйгур: длинные пепельные волосы, темно-голубые глаза. Старшая жена его, Курукче, – из одного рода с Джэгэль-Эхэ. Подружки-соперницы… Эх, Кэзгерул, Кэзгерул… Когда ж они виделись-то в последний раз? Год прошел? Два? Когда родилась Жаргал? Год назад… Да, ровно год. Вот тогда и приезжал побратим.
Из новых кого взять? Молодые воины в кочевье Баурджина имелись – человек с полсотни, но вот беда, толком-то их нойон и не знал, не было случая сойтись с каждым поближе – даже на охоте. Простые пастухи-араты относились к Баурджину с почтением и страхом – еще бы, человек самого Темучина!
Баурджин вздохнул. Юмал и Кооршак не подходят, Кэзгерул далеко… Кто остается? А остается Гамильдэ-Ичен! Что ж сразу-то он не вспомнился? А потому не вспомнился, что до сих пор Баурджин считал его как бы своим младшим братцем и соответственно относился. Пять лет назад, когда Дубов только объявился в здешних степях, Гамильдэ было тринадцать. Ребенок. Пусть умный, пусть грамотный… А сейчас Гамильдэ-Ичен – уже не ребенок, воин! Правда, воинское искусство не очень любит, все просится отпустить его к уйгурам – в монастыри за древними знаниями. А и отпустить – осенью, вот закончить с кочевьями… Да-да, осенью – когда можно чуть отдохнуть, расслабиться, подвести итоги многотрудного года. Недаром говорят – одна осень лучше трех весен. Признаться, раньше, до того как попасть сюда, Дубов не считал скотоводов какими-то уж особенно умными людьми. Однако, возглавив род, быстро переменил свое мнение, столкнувшись со многими проблемами. Не такое это, оказывается, простое дело – пасти скот. Много чего надобно знать и уметь. Точно знать места кочевий – своих и соседей, – вести на дальние пастбища табуны, ориентируясь по солнцу и звездам, вычислять даты и продолжительность природных явлений – первого снега, солнечных и лунных затмений, периода «девяти девяток» – самых холодных дней зимы, лечебные травы – не только себя лечить, но и скот.
Кочевники отличались повышенной любознательностью и почитали знания. Особенно этим выделялся как раз Гамильдэ-Ичен. Отпустить его, что ли, к уйгурам? Глядишь, астрономом станет или великим писателем – сказителем-улигерчи. Но это – потом, осенью, а до осени еще много дел.
– Эй, Хартанчэг, – приняв решение, Баурджин подозвал чистящего лошадей мальчишку, – скачи на дальние пастбища, там, на самой высокой сопке найдешь Гамильдэ-Ичена. Скажешь – пусть бросает все и срочно скачет сюда… Нет, уже не сюда – а к реке Керулен, в кочевье великого хана! Мы не быстро поедем – нагонит. Так… – Баурджин снова задумался – ему, как нойону, все ж таки приходилось держать в голове массу хозяйственных дел. – Кроме Гамильдэ, на дальнем пастбище еще трое пастухов. Мало! Ты, Хартанчэг,
