шумел большой посад, по правую – высились мощные деревянные стены Богородичной Успенской обители. За стенами поднимались в небо шатры недавно выстроенной пятигнездной звонницы и луковичные купола собора. Впереди блестела река Тихвинка. Красиво было кругом, благостно. Прохор на ходу подумал было, что ведь, наверное, напрямик, вброд-то, сейчас и не перейдешь – разлив… Однако березозол месяц сухим выдался, так что, может, и можно пройти, тем более, говорят, люди недавно ходили. Радостно было Проньке. Чего перед собой таиться? Не так Митьку хотел увидеть, как дальнюю сестрицу его, Василиску. Ох, и красива ж была дева, Прошка допрежь никогда таких красавиц не видывал! Темно-русая коса, сурьмяны брови, ресницы долгие, а в глазах – озерная синь без конца и края! Давно уже запала Василиска в Пронькино сердце, с тех самых пор, как познакомился он с Митькой Умником. А знакомство сие произошло при обстоятельствах грустных, для Прошки, можно сказать, прискорбных. Что и говорить, побили его тогда введенские. Дело так было…
На Масленицу – не в ту, что в этот год, в прошлогоднюю – уговорились подраться. Как всегда – сначала у себя на посаде: Преображенский приход против прихода Флора и Лавра, а уж потом выставились охотники за весь большой посад супротив введенских бобылей, заречных. Сошлись у мостика, на речке – снежок вокруг ровненький, беленький, по обоим берегам толпы людские чернеют, на левом – свои, большепосадские, на правом – враги, введенцы. Сошлись стенка на стенку, как положено – дюжина с дюжиной. Прежде чем в драку лезть, договоры промеж собой подтвердили, чтоб все по-честному, по справедливости – свинчатки, кистени, ножи в рукавах не прятать, по лицу и срамным местам не бить. Выпустили для затравки мальцов – те, как петухи, заходили друг за другом, заругались – о-па! – уже и удары пошли, полетела на снег красная юшка. Это кто ж кого так уделал? Да, кажись, нашего, посадского! А ну, братцы, покажем введенским, где раки зимуют!
Сошлись…
Как бежали друг к дружке – ругались, а затем тихо стало, лишь слышалось злое сопение да ухающие удары: н-на, н-на, н-на!
Дрались истово, покамест, попервости, покуда никто из драки не выбыл, каждый себе соперника отыскал – с ним и метелился. Прошке здоровенный парень достался – кулаки с голову, борода лопатой, носище здоровенный, красный. Прохор сразу не бил, прощупывал… Вот чуть отклонился… Вж-жик! Кулак соперника пролетел мимо носа, а второй тут же ударил в грудь! Пронька того удара ждал, уклонился, но так, чтоб не очень заметно было, закашлялся, видя, как вновь замахивается обрадованный соперник. Тут уж ждать не стал, ка-ак двинул в грудину – носатый так и полетел в сугроб! Правда, сразу вскочил на ноги и, злобно выругавшись, снова бросился в схватку. Тем временем Пронька чуть отдышался, осмотрелся – что-то не везло сегодня посадским, трое уже валялись в снегу, а введенских – лишь двое.
– А ну, робятушки, постоим за Большой посад! – С этаким криком Прохор метнулся в самую гущу драки, с ходу отоваривая одного, другого, третьего… На его пути вновь возник прежний враг – носатый, – ухмыляясь, с размаху нанес удар… Прохор принял его в кулаки и, наклонив голову, боднул соперника в грудь, с удовольствием глядя, как тот ошарашенно захлопал глазами. И тут же зазвенело в левом ухе! А не надо было отвлекаться. Прохор разъяренно развернулся, увидев, как дернулся от него в сторону высокий цыганистый парень. Интересно, кто это? Что-то раньше его Пронька не видел. Видать, из новых введенских служек-приказчиков, а то и целовальник. Все может быть, бывает, и богатые купчины не прочь помахать кулаками, разогнать кровь. Хэк! Снова поднялся носатый… Ага, и цыганистый подкрался сзади… Ну-ну, ухари, давайте. Посмотрим еще, как тут у вас выгорит – двое на одного.
Со всех сторон раздавались удары, кто-то стонал, кто-то, опустившись на колени в снег, харкал кровью. Сосредоточив все свое внимание на непосредственных соперниках, Прохор следил за общим ходом схватки лишь краем глаза. Отвлекся, приняв на грудь мощный удар носатого, устоял на ногах, врезал и тут же развернулся, перехватив удар «цыгана». Ухватил, дернул за руку, крутанул – парень взвыл, люто, как волк, из разжавшейся ладони его что-то выпало в снег. Свинчатка! Ах ты гад!
Прошка не нарушил правила, просто, не выпуская врага, нанес ему несколько сильных ударов в грудь и живот. Цыганистый скрючился, застонал, и Прохор брезгливо откинул его в сторону. А носатый так и не встал! Видать, хорошо отоварил его посадский молотобоец!
Пронька и не заметил, как закончилась схватка. Закончилась победой посадских, хотя и введенские держались достойно. Только вот таких сук, как этот «цыган», зря в свою ораву взяли!
Прохор так и заявил введенскому главарю, как стали расходиться. Главарь – молодой угрюмый мужик из пашенных крестьян – лишь покачал головой да буркнул, мол, не знаю никакой свинчатки, за руку не пойман – не вор. Но пообещал разобраться. Прошка махнул рукой да вместе со своими пошел на посад, там и разошлись, у Знаменской деревянной церквушки. Кто куда пошел – кто по домам, кто в кабак, а Прохор – на постоялый двор завернул, кваску попить, больно уж квасок тамошний нравился – зело вкусен. Попил не заходя – на улице продавал служка, – вытер рукавом губы да направился не торопясь к себе, на Береговую. Свернул в подворотину – путь срезать, – там-то его и отоварили колом по башке. Очнулся в снегу – спине холодно, в глазах круги зеленые, рядом какие-то ребята суетятся, охают. Присмотрелся – парень с девкой, примерно его, Прошкиного, возраста.
– Ой, очнулся! Встать можешь? Может, к нам, в Иссад? Сейчас подвода пойдет.
– Не, робя. – Прохор через силу улыбнулся. – Я уж лучше домой. А за заботу – благодарствую.
Встал… Да тут же и повалился бы снова, коли б новые знакомцы не подхватили. Спасибо, довели до усадьбы, иначе так бы и сгинул, замерз бы ночью, место-то малолюдное. Вот огрели так огрели, собачьи дети. Интересно кто? Цыганистый или носатый? Так и не дознался Пронька. Оклемался скоро, сразу и пошел на введенскую сторону, с визитом – купил на «полпирога» сладостей, спросил у первого попавшегося, где изба бобыля Митьки, сына Терентьева, – показали, нашел. Ну и изба! Курная избенка! Черная, замшелая, в сугробе – внутри свету белого не видать, угарно, да еще и корова тут же, от морозов со двора заведена. Бедно! Ну, так ведь и сам Прошка не из богачей. Митька ему обрадовался, а уж девка – оказалось, сестра, правда, не родная, дальняя, Василиской звали – засуетилась у печки со щами, поставила на стол миску – кушай, гостюшка дорогой!
Пронька не стал отказываться – голоден был. Опростал миску в одну харю и не заметил, да и не наелся – не больно-то насытишься щами пустыми. Потом, правда, сконфузился, да, вспомнив, высыпал из котомки гостинцы – мед в сотах, сладкий жмых да морошку-ягоду, в лопуховых кореньях сваренную. Василиска попробовала.
– Вкусно!
Поболтали о том о сем. Митька грамотен оказался, много чего интересного рассказывал про святых старцев, да про древних князей, да про страны разные. Ну, грамотеи – то для Тихвина не невидаль.
– Вам бы на Расею податься. В Москву, во Владимир, в Суздаль, – оглядев избенку, покачал головой гость. – Там, слыхивал, грамотных людей мало.
– Ага, в Москву. – Василиска тихонько засмеялась. – Оттуда ж, наоборот, все бегут – неурожай страшный, говорят, голод будет.
Как вышли во двор прощаться, глянул Прошка на девку и понял – пропал. С тех пор частенько захаживал на Введенскую сторону. Правда, лихих людей пасся – до темноты не засиживался, девка девкой, а своя голова дорога тоже.
А бродок-то затоплен оказался. Хорошо, лодочник знакомый попался, на ту сторону перевез, к тоне введенской, к Иссаду. Поблагодарив лодочника, перекрестился Пронька на Введенскую церквушку, поклонился проходившим мимо монахиням да направился к знакомой избенке, где жили друзья – Митька Умник да Василиска, девушка с сияющими синью глазами. Вон, от дороги, первая изба – квасника Филофея, за ним – Василия Третье Око, тот из пашенных, а уж за его домом как раз и Митькина оградка притулилась… Что такое? Что-то много людей на дворе – введенские служки в темных кафтанах, стрельцы, даже седобородый старец с Большой Богородичной обители, помощник самого настоятеля – архимандрита – по судейским делам! Однако это что ж такое делается-то, а?
– А, ничего особенного, – охотно пояснил пробегавший мимо сопленосый мальчишка. – Пришли поутру к Митьке Умнику коровенку забрать за недоимки, а он служек возьми да и угости поленом, так-то!
– Что, насмерть угостил? – не поверил Прохор. – Это Митька-то?
– Насмерть не насмерть, а угостил. Они, служки-то, говорят, сестрицу его домогались.
