нелюдимый, похожий чем-то на погрустневшего чернобородого демона:
– Благодарствую, госпожа.
– После будешь благодарить, раб. – Губы Руфины тронула кривая улыбка. – Сейчас ко мне придут с соболезнованиями. Пока я буду занята с господами, разговоришь слуг… Что, да как, да чего. Ну, чай, тебя не учить. Чего полезного вызнаешь, получишь еще сребреник. Ну, ступай, вон, идет уже!
Федор, еще раз поклонившись, вышел. Боярыня проводила его пристальным задумчивым взглядом. Преданнейший, еще с Брянска, слуга. Предан лично ей, не покойному супругу, которого и… Руфина закрыла глаза рукой, словно испугалась – а вдруг кто подслушает ее мысли. О митрополите Киприане ходили по Москве подобные слухи. Может, конечно, и врали, да все ж дыма без огня не бывает. Почему-то опасалась боярыня Киприана, бывшего Киевского владыку, не прост был митрополит, умен, и влияние на князя Василия имел, наверное, такое же, как митрополит Алексий – на его отца, благоверного князя Дмитрия, прозванного Донским.
Постучав, в горницу вошел слуга в лиловом, с желтыми перевязями, кафтане и сапогах. Поклонившись, объявил громко:
– Митрополит Киприан, владыко, к тебе, матушка!
Руфина непроизвольно вздрогнула – ну вот, стоило только подумать. Как тут не поверить в чудесные свойства церковного владыки?
Быстро накинув на голову черный траурный плат, Руфина скорбно поджала губы и, услыхав приближающиеся шаги, бросилась на колени перед иконой. Замолилась с плачем…
– Не смею мешать тебе, дщерь, – войдя в горницу, тихо вымолвил Киприан.
– Ах, это вы, святой отец. – Боярыня повернула заплаканное лицо. – Благодарю за поддержку в столь скорбное для меня время.
– Мужайся, дщерь, и молись. – Митрополит кивнул головой. Смуглое лицо его выражало грусть, глубокие морщины избороздили высокий лоб, темные глаза смотрели внимательно и прямо.
«А ведь владыка, наверное, был очень красив в молодости, – подумалось вдруг Руфине. – Интересно, у него было много женщин? Или он, как многие выходцы с юга, больше интересовался мальчиками?»
– Молись, дщерь моя, – словно бы и вправду подслушав крамольные мысли боярыни, снова повторил Киприан. – Молись и знай: все мы – и великий князь Василий Дмитриевич, и воевода, князь Боброк- Волынский, и язм, грешный, все мы скорбим с тобой. Покойный супруг твой, Хрисанфий Федорович, был всем нам большим другом.
Руфина горестно закрыла лицо руками, хрупкие плечи ее сотряслись в рыданиях.
– Ничего. – Киприан ласково погладил ее по плечам. – Ничего… Слуги говорят, боярина нашли в Занеглименье? – Митрополит бросил на боярыню быстрый пронзительный взгляд.
– Да, – еле сдерживая рыдания, отвечала та. – У него были там какие-то дела с купцами.
– А слуги, воины?
– Он не взял слуг, поехал один, велев ждать у речки…
– Хотелось бы с ними переговорить… а, дщерь?
Руфина кивнула:
– Я пришлю их утром…
– Это ведь они привезли тело?
– Нет. Тело нашел мой возница, Федор. Он и покажет место. Что же касаемо слуг… с тех пор я что-то и не видела их, отче.
– Вот как? – Владыка поднял глаза. – Ну, одначе, молись, боярыня-госпожа. И помни, муж твой был нам другом, и убийцы его вскорости будут наказаны.
– На то и надеюсь, отче.
Еще раз ободрив вдову на прощание, митрополит перешагнул порог, подняв рясу. Сапоги его, коричневой, хорошо выделанной кожи, на голенищах были забрызганы грязью. Боярыня задумчиво посмотрела ему вслед:
«Видно, велел обтереть только носки, что видны из-под рясы… голенища не догадался. И где он нашел такую грязищу? Здесь, на Великом посаде? Да нет, тут грязь другая, темная, почти что черная, а у святого отца – светлая, коричневатая… И где его черти носили, уж не в Занеглименье ли?»
Потом ободрить безутешную вдову зашел воевода Дмитрий Михайлович Боброк-Волынский, тот самый, что прославился еще на Куликовом поле, где вместе со своим тезкой, благоверным князем Дмитрием Ивановичем разбили орду много возомнившего о себе узурпатора, темника Мамая, за что и удостоились великих почестей от истинного ордынского хана Тохтамыша. Именно Тохтамыш помог Дмитрию подавить мятеж в Москве, во многом организованный на деньги тестя Донского, князя Дмитрия Нижегородского. Нижний Новгород завсегда своей судьбой жить хотел! Как и Рязань…
Выпроводив воеводу – в отличие от митрополита, с которым нужно было держать ухо востро, тот не представлял особого коварства, – Руфина кликнула Федора.
– Ну? – едва тот, войдя, склонился в глубоком поклоне, нетерпеливо спросила она.
– Молчат, словно рыбы, – виновато развел руками Федор.
– Это плохо, что молчат, – задумчиво прошептала боярыня. – Вот что… – Она резко отбросила в сторону плат. – Тех двух слуг, Бобка с Алимом, что обычно ездили повсюду с боярином, надобно отправить вслед за ним, и как можно быстрее.
– Сделаем, госпожа, – приложив руку к сердцу, глухим голосом заверил слуга. – Посейчас и начну. Самолично велишь аль кого использовать?
– Использовать? – Руфина вдруг улыбнулась. – А ты умней, чем я о тебе думала, раб. Хорошо рассудил… Корчму татарина Кузюма помнишь?
– Как не помнить, госпожа!
– Вот там и попросишь помощи… знаешь сам, у кого.
Федор молча ухмыльнулся:
– Так я пойду, госпожа?
– Ступай… Впрочем нет, стой… Нет, иди… Нет… – Руфина, казалось, сама не знала, чего вдруг захотела. – В общем, так… – наконец решилась она. – Девку Анфиску, служанку… тоже… Хотя нет. Лучше так сделай…
Самолично подойдя к слуге, она быстро шепнула ему на ухо пару фраз. Тот кивнул и еще раз заверил:
– Сполню!
Подсчитав полученное от боярыни серебро, Раничев довольно потер ладони. Не так уж и мало получалось. Правда, и немного, но уж куда больше, чем от скоморошества за последние полтора месяца. Вообще, Великий пост – не самая хорошая пора для лицедеев. Ну что ж – утром, так утром. Хорошо бы не исчезать за просто так – угостить бы ребят, чай, не грех – может, в последний раз видятся. Где тут ближайшая корчма такого пошиба, в которой, не убоявшись поста, могут налить хмельного? Кажись, где-то ближе к окраине, почти у реки. Как же ее? Корчма Кузюма-татарина! Вот туда-то надобно и сходить, и неплохо бы побыстрее управиться.
Не долго думая, Иван накинул на плечи полушубок и, прихватив бобровую шапку, вышел из избы. За сохранность имущества не опасался – во-первых, времена были достаточно патриархальными, местная сволота по чужим избам шуровала не часто – западло было, а во-вторых – там и красть-то нечего. Инструментов готовых нет, пока одни заготовки, а самая дорогая вещь – медный, недавно начищенный Иванкой до золотого блеска рукомойник. Да, кот еще был, рыжий, лохматый – объявился недавно, засранец, Ипатыч говорил – два месяца его не было, уж думал, собаки сожрали. Ан нет, явился-таки, бродяга, сидел сейчас на крыльце, смотрел на заходящее солнце, щурился. Хорошо было кругом, тихо так, умиротворенно, спокойно. В высоком голубом небе медленно плыли узкие полупрозрачные облака, лежал под заборами почерневший тающий снег, на проталине копошились грачи и еще какие-то большие черные птицы, со всех церквей благовестили к вечерне.
«Наверное, зайдут наши в церковь-то, – подумалось по пути Раничеву. – Хотя, конечно, Селуян с Авдотием могут и не зайти, хари многогрешные, а вот Ипатыч с пацаном – обязательно. Интересно, куда во время службы прутья свои денут? У церкви в кустах спрячут? Наверное… Да ведь как бы не украли, народец-то вокруг ушлый. Впрочем, ничего – если и украдут, так не велика потеря, чай, не так уж и
