герр Майер не приказчик, и вообще человек, с ганзейской торговлей не связанный. В Новгороде, говорит, ласт соли дешев! Ага, как же! То-то ее бы и везли туда ганзейцы. В том же Ревеле ласт соли содержал пятнадцать мешков, а в Новгороде – тех же самых мешков – двенадцать. На три мешка меньше – а продавали за ту же цену, что и в Ревеле пятнадцать. Какая уж тут дешевизна? Нет, никакой это не приказчик. А кто же? Тот, кто работает под приказчика с какими-то непонятными целями. Впрочем, ему-то, Раничеву, что с того? На фига и сдались чужие тайны – от своих башка болит, скоро расколется! Ну познакомились случайно, теперь вот можно на халяву пивка попить, и все – разошлись, как в море корабли. Едва ли этот Майер – фон Майер – может оказаться полезным. Хотя кто знает? Поживем – увидим.
– Ну где твоя добрая корчма, Ганс? – обернулся Иван, краем глаза заметив вдруг, как тут же нырнула в ближайший проулок одетая в рясу тень. С чего бы этак? Ну всяко бывает, может, спешит человек. Вам, уважаемый Иване Петрович, давно лечиться пора электричеством. И в самом деле – после боярыни Руфины везде одни шпионы мерещатся!
– Скоро, скоро придем, – покивал головой немец. По-русски он говорил хорошо, с мягким акцентом, каким-то и не немецким даже. Впрочем, почему не немецким? Может – южно-немецким, баварским, скажем. А вот еще интересно – где та харя в рясе?
– Подожди-ка вон на углу, Ганс, – попросил Раничев. – Камешек в сапог попал, сейчас вытрясу.
Кивнув, немец, сдерживая шаг, пошел вперед, остановился на углу двух улиц, у церкви, окруженной тенистыми липами. Иван отошел за кусты сирени, прислонившись к забору, снял левый сапог и принялся энергично вытряхивать из него мусор. Сам же устремил глаза вниз, на утопавшую в мягкой желтовато- серой пыли землю. Поперек неширокой улицы тянулись тени лип и тополей. Ага – вот рядом с ними быстро мелькнула другая – тень человека в рясе с накинутым на голову капюшоном! Раничев специально не поднимал голову – зачем себя выдавать? Интересно только, кто из них понадобился этому монаху? Похоже, что немец.
Надев сапог, Иван быстро нагнал Майера. А монах? А монаха уже не было видно – то ли таился за деревьями, то ли спрятался средь выходящей из церкви толпы.
Обогнув торговую площадь, Иван с Гансом прошли еще немного в сторону Замковой горы и оказались на небольшой площади, образованной пересечением улиц, ведущих на Копырев конец и Щековицу. С двух сторон площади виднелись внушительные частоколы, огораживающие просторные усадьбы знати, третью сторону занимала корчма, просторная, двухэтажная, чистая. Над входом был приделан железный штырь с вывеской – большой пивной кружкой, раскрашенной неизвестным художником с большим мастерством и любовью.
– Добрая корчма, – улыбаясь, показал на нее Майер. – Называется «У горы».
– И в самом деле – у горы, – взглянув на Замковую гору, засмеялся Иван. – Ну что, заходим?
– А неужели будем стоять здесь? – всплеснул руками Ганс. – Заходим, конечно же!
Корчма «У горы» внутри оказалась такой же ухоженной, как и снаружи. Можно было бы даже сказать – фешенебельной. Покрытая разноцветными поливными изразцами печь, чисто выскобленный пол из крепких дубовых досок, столы – аж блестевшие от чистоты, как в хорошем ресторане. Стоявший у входной двери амбалистый краснорожий слуга в ярко-красной рубахе подозрительно осмотрел Раничева.
– Это со мной, Янек, – кивнул вошедший следом немец.
– О, герр Майер, – широко улыбнулся амбал. – Милости просим! – Низко поклонившись, он приглашающе махнул рукою.
Тут же, откуда ни возьмись, возник еще один служка – расторопный жукоглазый малый. Низко поклонившись, спросил:
– Пива, мед, бражица?
– Давай-ко для начала пивка, – тоном завсегдатая отозвался Ганс. – Мы во-он туда, к стеночке, сядем. Ты только оконце распахни пошире – душно.
Слуга молча поклонился.
После третьей кружки беседа меж новоявленными дружками пошла куда веселее. Иван уже и думать забыл о странном, преследующем немца монахе, все расспрашивал о Киеве, о Витовте, о Тохтамыше. Немец знал много – это чувствовалось – но, несмотря на хмель, на эту тему говорил мало. Вот что касается распутных девок или последних неправдоподобных россказней об эротических похождениях киевского наместника князя Ивана Борисовича – это пожалуйста, это завсегда, можно говорить много, весело и с подробностями, а вот насчет замыслов Витовта или Тохтамыша – уж, извините, не в курсе. И так и эдак крутил приятеля Раничев – ничего не помогало, пока наконец разговор не зашел о Кафе.
– Напрасно ты ждешь попутного каравана, Иван, – внезапно огорошил Раничева Майер. – Вряд ли дождешься.
– Но почему?
– Да потому… – Немец немного помолчал, потягивая пиво. – Ты что, не видишь, что в городе делается? Стягиваются войска ото всюду, ремонтируются стены, да много чего еще – слепой не увидит.
– Слепой… – протянул Раничев. А ведь немец прав! И в самом деле – слепой. Извиняет лишь то, что Иван находился в Киеве лишь второй день. И то – вполне мог бы догадаться. Вон сколько воинов в городе! Значит, Витовт готовится к какому-то походу. К какому-то? Ты, Иван Петрович, не историк, а хрен собачий! На Орду поход собирается, против новых ее правителей, Тимур-Кутлуга и Едигея, кстати, самого Тамерлана ставленников. Витовт, его кузен, король Польский Ягайло, да и Киприан-митрополит не зря в Киев ездил. Сколачивали коалицию – Литва, Польша, Москва. И Тохтамыш – как бывший ордынский хан, имевший немалый авторитет среди простых кочевий. Разобьют их всех на фиг на Ворскле-реке – дай Бог памяти – в одна тысяча триста девяносто девятом году. А сейчас какой на дворе? Девяносто седьмой. Есть еще времечко добраться до Крыма, пограбить богатые города, возвратить престол Тохтамышу, на короткое время, правда… Но ведь войско Витовта – вот это самое, что сейчас собирается в Киеве, – оно ведь пойдет на юг. Дойдет ли до Крыма? Ай, черт, не вспомнить. Ну никак не вспомнить. Битва на Ворскле – помнится, правда смутно, а что еще? Грюнвальд? Так это не скоро еще, да и совсем другая история, печальная вовсе не для Орды, а для потерявших былой задор рыцарей Тевтонского ордена.
– О чем задумался, Иван? – Ганс поднял кружку. – Ну, еще раз за мое чудесное спасение. Ежели ты не ты…
– На все воля Божия, – выпив, развел руками Иван.
Пиво тут и в самом деле было вкусным, да и народу уже поднабралось – все больше почтенная публика, не какие-нибудь шпыни-лапотники. Служилые люди в пестрых плащах и с мечами у пояса, купцы в богатых охабнях, дьяки-писцы из княжеской канцелярии – можно сказать, бомонд.
– Говоришь, никакие караваны в Кафу не пойдут? – Раничев задумчиво взглянул на собеседника. – Плохо. Мне туда позарез надобно.
– Ну не стоит так унывать, Иван, – рассмеялся немец. – Признаюсь, есть у меня в войске наместника знакомый сотник. Завтра сведу тебя с ним. Правда, тут риск: до Кафы может и не дойти войско. Но до южных степей… как их тут называют? О, Диким полем! До Дикого поля – доберешься точно, а там уж выйдешь на Львовский шлях. – Ганс помолчал. – Право, не скажу – на радость иль горе тебе советую. Так сводить с сотником-то?
– Конечно! – Раничев на мгновение ощутил зависть – и что же он сам-то до такого простого решения не додумался? Хотя, конечно, додумался бы со временем. Походил бы поначалу по купцам, порасспрашивал… потратил бы время. А что время? Все равно дожидаться, пока Селивон Натыка серебришко сыщет. А и будет он искать-то? Зачем платить непонятно кому, когда дело уже сделано – письмо-то получено? Кто он здесь такой, Раничев Иван Петрович? Знатный боярин? Богатый купец? Дворянин служилый? Да никто. Так, шелупонь – скоморох. Кинжал под ребро, не говоря худого слова, – вот так, скорее всего, и поступит с ним Натыка. Хотя, конечно, может и заплатит честно. В том случае, ежели для Ивана будет еще поручение. Скажем, передать ответное письмишко в Москву, тамошнему резиденту, верней сказать, резидентше. Интересно, на кого они все работают? На Тимур-Кутлуга и Едигея – может быть, хотя вряд ли. Те, без помощи Тимура, никак не осилили бы создание и содержание развернутой шпионской сети. Да и нет у Тамерлана интереса ни к Москве, ни к иным далеким северным землям, свои бы удержать, что он и делал, с редким умом и мужеством. Иначе б запросто раздавил бы Москву во время недавнего похода. Однако ж не пошел туда, в основном ограничился ордынским пределом, ну Угрюмов сжег для острастки. Что остановило
