…И кресты святые валялись поруганные, ногами
попираемые, обобранные и ободранные.
…он тоже узнал разбойную женку, уничтожившую когда-то целую шайку знаменитого Милентия Гвоздя и едва не погубившую самого Ивана.
– Таисья, – с придыханием прошептал Раничев, лихорадочно соображая, какую линию поведения выстроить. Кажется, Таисья, когда-то была безответно влюблена в Аксена, именно по его приказу исполняя, так сказать, особо деликатные поручения. Интересно, не угасло ли еще ее чувство к боярскому сынку?
– Вот уж не ждала тебя здесь встретить, – между тем усмехнулась Таисья. – Хотя всякое в жизни бывает, надо же спасать душу… Быть может, и я закончу свои дни в обители у матушки Василисы.
– Кажется, ты там уже была, – тихо произнес Раничев. – И не простой монахиней – ключницей.
– Была, да сплыла, – расхохоталась дева, потянулась, бесстыдно выпятив грудь – красивая мускулистая хищница, с которой ухо нужно было держать востро.
– Ты не думай, я не какая-нибудь, – Таисья кивнула на свою подружку, похрапывающую в обнимку с монахом. – Просто хочется иногда веселья, а Гермоген – парень веселый, хоть и инок. Теперь, значит, и ты здесь?
– Покуда послушником.
– Значит, пришло время…
– Пришло, – Иван поднял глаза. – Аксен Собакин, говорят, в опале.
– Аксен? – девушка встрепенулась, закусила губу, переспросила быстро: – А что ты еще о нем слышал?
– Да так, – уклонился от ответа Раничев. – Ничего особенного. Давно уж его не видал.
– И я – давно, – вздохнула Таисья.
Иван мысленно хмыкнул, Аксен-то, по всему, просто-напросто использовал девку да кинул, а та вот никак не могла выбросить из сердца смазливого боярского сына.
– Что ж, – посмотрев в окно, она принялась одеваться. – Светает… Эй, Матрена, вставай! – она легонько шлепнула напарницу по спине. – Да вставай же!
Матрена проснулась, заворочалась, потянулась, ничуть не стесняясь, и, посмотрев на уже одетую подругу, потянулась к одежке. Проснулся и Гермоген:
– Ну, идемте, дщери, провожу до ворот. Ваня, ты с нами?
– С вами, – задумчиво кивнул Раничев. – Уж пойду, прогуляюсь, все равно братию будить скоро.
Морозило, Иван поежился от холода, а вот одетым в шубы девчонкам мороз был нипочем – обе вскочили в сани, запряженные парой горячих гнедых – Раничев машинально оценил и стальные полозья саней и экстерьер лошадей – все равно, как на «шестисотом» приехали – явно не бедствовали девочки, не бедствовали. Чего ж тогда в путаны пустились? Иль и впрямь захотелось веселья да риска?
Брат Гермоген отвязал от коновязи коней и кивнул девушкам:
– Все, красавицы. Можно ехать.
– Ворота сперва открой, красавец, – переглянувшись, рассмеялись девчонки. Таисья тронула поводья. – Н-но…
Скрипнув полозьями, сани тронулись с места.
– Ничего девчонки, красивые, – закрывая ворота, усмехнулся Иван. – И, судя по лошадям, далеко не бедные.
– Да уж, не бедные! – Гермоген басовито расхохотался. – Матрена-то – угрюмовского купчины Евстигнея Воронова вдовица, уж деньжат у нее не клюют курицы – муженек-то покойный большими делами ворочал, и с Москвой торговал, и с Ордою, и с Литвой через Верховские княжества. А Таиська – подруга ее… С жиру бесятся бабы!
Раничев задумчиво сплюнул – ну, конечно, Таиська в своем репертуаре: жить за чужой счет, и жить хорошо – похоже, вот ее кредо. Только к Аксену она зря присохла, тот и сам дурачков кинуть мастак… Эх, девчонки, девчонки, ничего-то не меняется в этом мире. Однако быстро они приехали, едва только архимандрит с присными за порог. А мобильников-то, между прочим, еще нет! Как же Гермоген их вызвал?
– А вон как! – монах со смехом кивнул на звонницу.
Раничев захлопал глазами:
– Не понял.
– А тут и понимать нечего, – помнишь, я вчера звонил к вечерне?
– Ну…
– А как звонил, помнишь? – Гермоген внимательно посмотрел на Ивана.
– Ага, – наконец начал понимать тот. – Выходит, звонил ты каким-то особым образом…
– Ну, конечно! – монах с хохотом хлопнул послушника по плечу. – До Угрюмова – двадцать пять верст, хоть и не так далеко, да, знамо дело, звона не слышно – зато у меня охотников да рыбаков знакомых полно, места тут дичью богатые, не все еще прибрал к рукам Феофан. Вот, ежели что, и передают зазнобам – приезжайте, мол, повеселиться.
– Да уж, веселье, – хохотнул Раничев. – Проспали, почитай, почти что всю ночь.
– Ну, это сейчас так, раньше-то, до Феофана, куда как веселей было, – Гермоген улыбнулся и, тут же спрятав улыбку, сказал уже куда более серьезным тоном. – Да и не так веселье тут для них важно, как риск! Сам подумай, ну все есть у вдовицы, пожалуй, окромя птичьего молока, да и то – ежели очень похощет, достанут. А ведь еще молода… И чем прикажешь душеньку тешить? А тут – почти римские гетеры, распутницы, да еще в монастыре, да с чернецами. А попадутся? Узнает кто? Вот он – риск, кураж, веселье!
Иван покачал головой:
– Одна-а-ако.
В общем-то, бог с нею, с Таиськой и ее распутной богатенькой подружкой. Крови, правда, на Таисье много, ну да, похоже, сейчас она не опасна – и впрямь поверила, будто Иван в чернецы подался. Впрочем, почему б не поверить, глядя на того же Гермогена? Плохо ему живется, что ли? И эта затея с колоколами… надо же! А ведь звоном не только веселых девиц вызывать можно. Интересно, в скиту есть звонница? Должна быть, коли это не просто схрон, а что-то вроде филиала обители. Иван досадливо сплюнул. Жаль, поздновато узнал о звонах, эх, если б до отъезда Евсейки. Ладно, может, и сгодится еще идейка – а неплоха ведь, очень даже неплоха, за отсутствием других средств связи.
Архимандрит с соборными старцами вернулся из скита через три дня. Естественно, без Евсея. Судя по сплетням, которые неустанно собирал Раничев, с недавних пор, по поручению Феофана, в скиту главенствовал келарь Евлампий, коего Иван так еще и не видел, и иеромонах Дементий – длинный, противного вида, парень, вислоносый, с маленькими, узенькими, словно щелки, глазками. Он-то в основном и наведывался в обитель время от времени. Ну, раз не приезжает келарь, Евсей мог бы догадаться использовать и другого. Улучив момент в трапезной, Раничев тщательно осмотрел подол плаща вислоносого инока. Ага! Есть! Вот они, на подоле – три аккуратные круглые дырочки – такие не пропорешь о какой-нибудь сук. Молодец, отроче! Значит – скит у Плещеева озера. Не так-то и далеко, если разобраться. Правда, места там и впрямь глухие, нехоженые – всюду боры, ельники, болота, если дороги не знать – долго кружить можно. На колокольный звон выйти? Ведь должна же быть звонница… Вряд ли получится, звук по лесу не напрямик исходит, отражается от деревьев, так, что и не поймешь, в какой стороне звонят. Что-то другое надобно придумать, и поскорее. Хотя… Раничев вдруг усмехнулся. А зачем ему все это надо? Бороться за интересы своих крестьян, за Лукьяна, за то, чтоб разные козлы не крали в земле рязанской девчонок да молодых отроков? Оно ему надо? Ведь просто отсидеться хотел до весны, весной?то, по- всякому, сваливать нужно. Бросить своих оброчников… А они ведь ему верят! И как рады были… Всякий раз при встрече кланяются, и не из раболепства – из уважения. Ну не мог Иван вот так запросто их всех кинуть. Хотя вроде немного еще и жил-то в своей вотчине, а вот, поди ж ты… Хевроний-тиун, Захар Раскудряк, староста Никодим Рыба, Лукьян – не люди, золото. Хевроний – хоть и себе на уме, цыганист, да добросовестный и в хозяйственных делах ушлый. Захар – умен, оборотист, за выгодой, естественно, гонится, но вовсе не любой ценой, не выжига, человек честный. Никодим, староста, авторитетен, уважаем
