жилистый, ловкий – уверенно шел впереди на широких, подбитых волчьим мехом, лыжах. Такие же лыжи были привязаны к ногам остальных. Удобные – в снегу не проваливаешься, да и назад не скользишь, шерсть не дает, становится дыбом. Высветлило – вроде б и неплохой денек зачинался, а все ж висели над лесом малые облака-тучки, затеняли лазоревое небо серой матовой пеленою. Как бы не метель!
– Нет, не будет метели, – остановившись, посмотрел на небо Митрофан. – Эвон, солнышко-то, вчистую вставало, без облаков – то не к ветру. Так, может, запасмурнеет чуть да снежком присыплет.
– Вот и славно, – улыбнулся Иван. – Глядишь, и отыщем чего.
Охотник усмехнулся:
– Неугомонный ты человек, боярин.
Раничев, хохотнув, пожал плечами:
– Охота пуще неволи.
В полдень где-то слева от путников, из-за рощицы, послышался отдаленный звон – видно, в Ферапонтовом монастыре звонили к обедне. Как-то там поживает неуемный чернец Гермоген? Не выгнали ли его еще из обители? Впрочем, и выгонят, так то не беда Гермогену – у него, сам рассказывал, и лабазы в Угрюмове имеются, и целых две мельницы. Проживет. У него, кстати, можно будет и зерно перемолоть – чего на жерновах-то? А вообще, конечно, со временем свою мельницу надобно ставить – ручей подходящий есть, запрудить, желоб да верхнебойное колесо сладить – тут же, кроме мельницы, можно и кузню соорудить, верхнебойное-то колесо мощь даст изрядную, не только на мельницу хватит. Раничев обернулся, подмигнул идущему следом за ним Михряю:
– А что, парень, верно ли говорят, будто батюшка-то твой, Никодим вроде бы похвалялся к осени мельницу сладить?
– Похвалялся, – кивнул Михряй. – Да токмо не осилить ему одному… С кем-нибудь надо.
– Я тоже вложусь, – пообещался Иван. – Хорошее дело. Как же без мельницы-то? Раньше-то вы как мололи, жерновами?
– В обители.
– Что-то не видел я там мельницы.
– Так она у них за оврагом, подале.
Неизвестно, каким образом ориентировался в лесу Митрофан, а только шагал он уверенно, не медленно, но и не быстро, и почти что без остановок. На всякую мелочь – глухарей да синиц – не отвлекался, шел себе и шел, хоть и порывались было Лукьян с Михряем подшибить стрелами птиц.
– Не спешите, парни, – смеялся охотник. – Недолго осталось, ужо, будет скоро вам раздолье.
Как он и предсказывал, после полудня небо затянули облака, солнышко скрылось, не полностью, правда, так, светилось тускло-желтеньким колобком, словно лампочка-сороковаттка. Зато ветра не было – тишь, – а снежок пошел все же, но совсем небольшой, словно крупой обсыпал одежку. Места становились все глуше, видно было, что редко здесь ступала хоть чья-то нога, да что тут и делать-то – глушь, одни урочища вокруг да буреломы. Дичь, чай, и в более удобных местах запромыслить можно. Обойдя глубокий овраг, нырнули в самый бурелом, кое-где приходилось пригибаться под мертвыми заснеженными стволами, ползти чуть не на брюхе. Потом вдруг резко посветлело – путники выбрались на вершину пологого холма, поросшего редкими кривыми соснами, осмотрелись. Далеко было видать, да особо смотреть нечего – одни елки кругом, сосны, осины.
– Вон там, боярин, видишь, блазнится? – обернувшись, Митрофан показал рукой куда-то влево. Раничев присмотрелся – и в самом деле, за соснами виднелось какое-то пустое пространство… озеро?
– Оно и есть, – кивнул охотник. – Плещеево озеро. Я-то к нему не пойду, а вы посмотрите, затем ведь и шли.
– Что ж, посмотрим, – сняв шапку, Иван умыл лицо снегом.
Так и договорились – Митрофан с Михряем повернули направо, к ельнику, делать в овражке ночлег, а Иван с Лукьяном отправились к озеру. Посмотреть, что к чему – хватит и двух, тем более – оба воины опытные, чай, не заплутают, а заплутают, так вечером на свет костерка выйдут. Раничев не зря оставил с охотником Михряя – неслабого деревенского парня – устроиться зимой на ночлег не такое простое дело. Во-первых, снег расчистить да утоптать – для костра да для лапника. Сверху лапника шалашик устроить, обложить снегом, там особый костерок разложить – малый, чтоб не холодно было спать, для чего заранее нарубить дровишек. Ну и, само собой, запромыслить какую-нибудь дичь – зайца там или рябчика, подкрепиться-то вовсе не помешает, чай, с утра не ели, а так, перекусывали только.
Занятые всеми этими заботами, Митрофан с Михряем и не думали вовсе о поисках какого-то там скита, с дровами да лапником управились быстро, соорудили шалаш, да пошли в ельник охотиться – тут и заячьи следы во множестве были, и лисьи…
Раничев и Лукьян, между тем немного поплутав меж оврагами, вышли к Плещееву озеру. Озеро как озеро, не такое уж и большое, занесенное, как водится, снегом. И чего в нем такого страшного?
Лукьян вдруг тронул Раничева за плечо:
– Эвон, глянь-ко!
Иван обернулся и, невдалеке у озера, увидел огромный дуб, нижние ветви которого были украшены разноцветными тряпочками и высохшими – с осени, видно – цветами.
– Капище здесь поганое, – со страхом прошептал юноша и троекратно перекрестился: – Господи, спаси и сохрани! И впрямь – нехорошее место.
– Капище, говоришь? – Раничев усмехнулся. – Я пока только дуб вижу. Впрочем, пошли ближе, посмотрим.
Дуб как дуб – правда, большой, кряжистый, старый. На ветках – бусины и шелковые ленточки – красные, зеленые, синие.
– Не иначе, как эрьзяне требы приносят, – Лукьян встал рядом с Иваном. – Бывает, прости, Господи… Да и наши-то, слыхал, частенько… Ой, – он вдруг прикусил назад и продолжил вдруг севшим голосом: – Смотри-ка…
Раничев и сам уже заметил идола – грубо обтесанный столб с огромным, выпяченным вверх фаллосом и раскосыми злыми глазами. Вздыбленный фаллос идола был чем-то измазан. Поборов брезгливость, Иван попробовал бурые подтеки пальцами, понюхал и сплюнул:
– Кровь. Видно, петуха какого-нибудь зарезали или рябчика. Во-он перья, – он кивнул на кусты, среди которых, и в самом деле, застряли птичьи перья – белые, черные, пегие.
– И много же их тут! На хорошую подушку хватит… – Иван вдруг осекся, увидев развешанные на росших вокруг идола кустиках… маленькие крестильные крестики – медные и серебряные. – Однако…
Всякое, конечно, бывает, может, кто и отрекся от православия в пользу неведомого языческого божка, а может… дело куда как хуже! Раничев обошел вокруг идола, взрыхлил валенками снег – нет, ни человечьих костей, ни трупов поблизости спрятано не было. Ну, хоть так…
– Митрофан говорил – язычники эрьзяне не приносят в жертву людей, – тихо произнес Лукьян. – Нет у них столь жестоких богов, довольствуются ленточкой, птицей, в крайнем случае – лошадью или быком.
Иван пожал плечами – сведения, конечно, интересные, да и капище это вполне подходит в качестве иллюстративного примера генезиса языческих верований у эрьзян, но ведь они-то, Иван, Лукьян, Михряй, вовсе не из этнографической экспедиции, вовсе не за этим они сюда притащились. Скит! Скит! Вот что искать надобно.
– Ну что, насмотрелся? – Раничев потрепал своего спутника по плечу. – Идем дальше.
– А куда? – вполне резонно осведомился Лукьян.
Иван улыбнулся:
– Честно говоря – черт его знает.
Пошел наугад, вокруг озера, постепенно увеличивая круги. Искали… черт его знает, что и искали. Скажем, санный след, место заготовки дров, расчищенные участки в глуши или хотя бы оставленные до весны подсеки. Так ничего и не нашли, окромя идола и, как выразился Лукьян, «поганой деревины». Может, недавняя пурга позамела все, а может, и впрямь, не было тут никогда никакого скита. Раничев даже несколько подрасстроился – наверное, нужно было бы подольше задержаться в монастыре, не сваливать столь поспешно, глядишь, и узнал бы со временем точную дорожку к скиту, не сам, так с помощью того же Гермогена.
Свет от костра был заметен издали – правда, если знать, в какой стороне искать. Как ни прятали
