– След-то санный, глубокий… Не должно б так засыпать, что не раскопать.
– Идем, – кивнул Иван. – Нечего тут болтать.
Простившись с оставшимися, они привязали к ногам лыжи и ходко пошли к реке. Пока шли, снег перестал валить хлопьями, посветлело, проглянуло яркой голубизной освобождающееся от туч небо, а как спустились к реке, вовсю уже сияло солнце. Морозило.
– Ну вот, – Митрофан осторожно, еловой веточкой, смел со следов снег. – Вишь, господине, меж полозьями – подковы отпечатались?
Раничев молча кивнул.
– Ну, и сам смотри – куда?
Иван опустился на колени… Ага! Ну, как же он раньше не догадался, а ведь проще простого.
– Налево они свернули, – отряхивая с колен снег, усмехнулся он. – К Угрюмову.
Сказал, и защемило сердце. Это ж надо, вот так вот, нагло переться пусть не в самый большой город, но тем не менее. Угрюмов – не деревня захудалая, тысяч пять там проживает, а то и побольше. Воевода имеется, княжеское управление, короче – власть, которая, в отличие от того, что тупо писали в советских учебниках, стоит не только на страже «интересов собственников-феодалов», а, как и любая государственная власть, защищает большинство населения, иначе б давно ее смели. И вот этой-то власти крайне не нравится людокрадство, за подобные делишки могут и головенку оттяпать. А эти – не боятся – едут! Значит, имеется в верхах достаточно влиятельный покровитель… Старец Филофей? Нет, пожалуй. Никто о таком и слыхом не слыхивал. Так, может, никакой он и не старец вовсе? А Филофей – так, псевдоним, ник, погоняло поганое. Вычислить бы этого Филофея… Обязательно нужно вычислить! А сейчас что – идти по следам в Угрюмов или возвращаться домой. Скорее, домой – переодеться в боярское, взять оружных людей – в людных местах по одежке встречают. Иван обернулся к охотнику:
– Идем домой, Митрофан.
Домой. Потом – может быть, даже завтра – в Угрюмов. А ведь они могут не ждать. Уедут, как потом разыскать? Хотя – купеческий караван, не иголка, не спрячешь. Пусть, и наврут с три короба страже, да все равно, зацепиться можно. К тому ж не так и много у них живого товару, имеет смысл поднабрать еще… Ну да, ну да! Иначе, с чего б им в Угрюмов-то? Точно, залягут где-нибудь до, так сказать, полного набора – уж, если вывозить невольников, то – как можно больше. Тот наглый парень, про которого упоминал Евсей, так, мелкая сошка, главный организатор всей этой мерзкой затеи сидит где-нибудь в отдалении, посмеивается да деньгу считает. Старец Филофей? Может быть, может быть…
В Угрюмов приехали важно: сам боярин Иван Петрович Раничев – верхом на белом коне, в кафтане лазоревом, в желтом опашне, на поясе тяжелая сабля в малиновых ножнах, под кафтанцем кольчужка поддета – мало ли, как оно там случится? С ним рядом – Лукьян, человеце служилый, в коротком бахтерце – доспехе пластинчатом, при мече, в шеломе. Позади – с полдесятка пеших воинов в блестящих, яростно начищенных белым песком да уксусом кольчугах, с короткими копьями, со щитами червлеными. Эх, прикупить бы еще оружия да коней – но, пока средства не позволяют. Вот после того, как мельница поставлена будет…
Тем не менее воротная стража отнеслась к визитерам вполне уважительно, знали уж все давно, кому князь ближние деревеньки жаловал, отсалютовали копьями:
– Здрав будь, боярин Иване Петрович!
– И вы здоровы будьте, ратнички, – Раничев сунул руку в кошель, протянул воинам серебряхи. – Вот вам за труды ваши.
Стражи разулыбались:
– Благодарствуем, господине боярин. На торжище пожаловали?
– На торжище, – кивнул Иван. – Заодно – старых знакомцев сыщу. Караван какой из града не выходил ли?
– Нет, – стражники одновременно дернули головами. – Не выходил покамест.
– Как ежели выйдет, шепните, – Раничев, словно бы невзначай, положил руку на калиту. – Я у старой башни остановлюсь, на постоялом дворе у Ефимия, знаете?
– Слыхали.
Ефимий встретил гостей, как родных. Заулыбался, выскочил самолично к воротам, закланялся:
– Оп-па, кстати приехали – к ярмарке! Рад, рад, боярин! Покои предоставлю самые лучшие… Эй, Антип, Фекла, готовьте пир, гости у нас! Платить, Иване Петрович, сразу будешь, али потом?
– Да уж, заплачу в два приема.
– Вот и славненько, – пригладив бородищу, Ефимий жадно прищурил глаз. – За постой: в день – три денги, да за еду, да за воду, да за коней, да…
Раничев засмеялся:
– Уймись, уймись, после подсчитаешь.
Подскочивший служка взял коней под уздцы, повел к коновязи.
Вопреки уверениям кабатчика, покои оказались не так уж и хороши – грязны, холодны, тесноваты, впрочем, Иван махнул на это рукой – что поделать, Рождественский пост закончился, ярмарка в граде открылась, вот и съехались людишки с ближайших селищ – себя показать, на людей посмотреть, прикупить чего-нибудь. Эвон, в зале корчмы уже гомонили да распевали песни… Раничев вдруг покачал головой… Тьфу-ты! Помстилось – будто бы настраивают аппаратуру – гулко прозвучал бас, мяукнули клавиши, грохнул ударник и резко – противно-противно – запищал-зафонил усилитель. Конечно, никакой не усилитель то был – кошке хвост защемили дверью, вот и орала.
Спустившись вниз, Раничев с Лукьяном, оставив воинов приглядывать за пожитками – на постоялых дворах всякое случалось, не углядишь, так и украсть могут, татей хватало, еще бы – ярмарка. Обычно на Масленицу ярмарки бывают, ну, то в Переяславле, да в Пронске, а вот угрюмовский воевода Аксентий Ильмарович – из пришлых, литвин, мужик дюже хитрый – куда как раньше сделал. Теперь сюда и пронские, и столичные гостюшки наезжают, от того городской казне прямой прибыток. Вообще же, судя по чистым улицам, по строящимся баням и стенам, угрюмовский воевода хозяйственником был замечательным, не то, что муниципальные власти в раничевское время. Уж куда как лучше. Воровали, конечно все – и воевода Аксентий, и муниципалы – только вот воевода, в отличие от последних, о городе и горожанах не забывал, не только свое хайло тешил.
Оставив лошадей у платной коновязи – паркинг, блин, тоже воеводская придумка, – Иван с Лукьяном прошлись меж торговых рядов. Посмотрели, приценивались. Вообще-то, можно будет на следующую, весеннюю ярмарку сюда Хеврония с Захаром отправить, о цене за место с воеводою, всяко, договориться можно. Красиво было кругом, шумно, многолюдно – но без эксцессов, благостно. Легкий морозец приятно холодил лицо, светило солнышко, в глазах попадавшихся навстречу женщин отражалась яркая голубизна неба. Эх, хорошо! По белому снегу – рядки с тканями: красными, малиновыми, синими, голубыми, желтыми. Байберек, аксамит, парча, добротное немецкое сукно, для тех, кто попроще – пестрядь, сермяга. Солнце сверкает в золоченой посуде, в серебряных кубках, в медных, начищенных до блеска тазах. Чуть подальше – посеребренный доспех – латы, хороши, удобны, не то, что кольчужица или бахтерец, да уж больно дороги, не потянуть их сейчас было Ивану, не потянуть, а ведь жаль, право!
– Боярин, сбитню отведай! – подбежал, поклонился сопленосый мальчишка-торговец.
Раничев хохотнул:
– Да что нам твой сбитень? Нам вина бы!
– А посейчас принесу! – пригладив вихры, азартно воскликнул пацан. – Сбегать?
Иван с Лукьяном переглянулись – а почему бы и нет?
– Беги, болезный. Пирогов не забудь прихватить.
– Сделаю, господине!
Не обманул, принес – кувшинец подогретого ордынского вина, пироги, пару деревянных кружек.
– На! – Отхлебнув, а ничего винишко, на алиготе или рислинг похоже, Раничев кинул пацану монету.
Тот поклонился – благодарствуйте.
– Случаем, не знаешь, где ордынские гости-купцы собираются?
– Знаю, – улыбнулся сбитенщик. – Эвон, рядом, в корчме старика Питирима, я оттуда и вино брал. Зараз
