к раненому:
– Кто таков? Говори, тварь, иначе будешь умирать мучительно и долго.
– Не знаю я ничего, – вражина испуганно сглотнул слюну. – Мы завсегда у рынка кормимся, колпачников да татей охраняем, мало ли, кто разбухать начнет? А тут к Тимохе, старшому нашему – вон он, валяется – гусь один подошел – надо мол, проучить кой-кого.
– Что за гусь?
– Мордатый такой, нахальный, говорит тягуче.
– Как московит?
– Во-во, как московит…
– Та-ак… – протянул Раничев и обернулся к своим. – Что ж, пойдем в корчму, посмотрим…
Корчмарь, старик Питирим, оказался вовсе не старым еще мужиком, только уж слишком морщинистым и седым, чувствовалось, что повидал виды. Питирим только что явился с торжища, где, по собственному признанию, пытался купить твореного меду.
– Какие еще тати? – изумленно переспросил он. – Не знаю никаких татей, окромя стражников да рыночного блюстителя ярыжки Куприяна, вот уж кто настоящий тать и мздоимец, вот третьего дня…
– Служку своего позови, – перебил Раничев. – Такого, раскосенького.
– А, Рустема… – Питирим поднял голову и зычно покричал: – Эй, Рустем, Рустемко! Не откликается, рожа половецкая… Эй, Найден, – он подозвал другого слугу, совершеннейшего русака, конопатого, белобрысого и курносого, с глазами цвета осеннего неба. – Рустемку не видал ли?
– За вином пошел, в погреб.
– Позови.
Поклонившись, служка убежал… Вернулся с трясущимися от страха губами:
– Там… Там…
Иван переглянулся с друзьями и кивнул Питириму:
– Веди.
Раскосоглазый служка Рустем, лицом вниз, лежал на пороге. В спине его, под самым сердцем, торчала костяная рукоятка ножа.
Оставаться у Питирима не стали, пошли к Ефимию, на постоялый двор. Там и поговорили обо всем, заодно помянули погибшего служку.
– Не пожалели, шпыни, парня, – зло бросил Раничев. – А что у тебя за дело, брат Гермоген?
– Какой уж теперь брат? – бывший монах грустно усмехнулся. – Расстрига. Да и не Гермоген я – Афанасий. А дело вот какое – видишь ли, Иван, собрался я жениться.
Раничев едва не выронил кружку с пивом:
– Жениться? Что ж, дело хорошее. И на ком же, может, знаю?
– Да знаешь, – кивнул Гермоген-Афанасий. – На Матрене-вдовице.
Опа! Иван еле сдержал удивление. Жениться на… так скажем, известной своим легким поведением даме, это, по здешним правилам, было нечто.
– Да плевать я хотел на правила, – Афанасий махнул рукой. – И ты не думай, не богачеством Матрениным прельстился, люблю я ее. Давно уже, как только увидел.
Раничев покачал головой:
– Ну а мои каковы функции?
– Сватом быть попрошу, – улыбнулся расстрига. – Вот прямо сейчас и попрошу – вид у тебя вполне представительный, знатный – самый настоящий боярин.
– Так я и есть боярин, – усмехнулся Иван.
Тут же и сладились. Раничев, прихватив с собой Лукьяна с Михряем – Лукьян и так вполне прилично выглядел, а Михряя Иван пожаловал личным плащом – синим, подбитым беличьим мехом, с узорами.
Афанасий нанял вместительные сани, уселись на мягкой соломе, поехали. Возница щелкнул бичом:
– Н-но, залетные!
С шиком прокатив мимо старой башни, резко повернули направо – объехали торг – остановились у задних рядков ненадолго, Афанасий сбегал купил невесте подарки – изящное серебряное колечко и цветастый платок с золотой нитью. Похвастав всем этим, бывший монах ткнул возницу кулаком в бок:
– Ну, теперь гони в Заручевье!
Резко рванув с места – зазевавшийся Раничев едва не слетел с саней, хорошо, успел ухватиться за Лукьяна – шибко помчали кони, полетел из-под копыт снег, подул в лицо легкий, чуть-чуть с морозцем, ветер. Проехали новые, не так давно выстроенные после пожара, кварталы – избы одна к одной – хоромины. Слева потянулась знакомая пустошь – именно тут стояла когда-то усадьба наместника Евсея Ольбековича – приемного отца Евдокси. После пожарища все так и оставалось в запустении, видно, прямых наследников не осталось… Впрочем, как это не осталось? А Евдокся тогда, спрашивается, кто? Она-то и имеет право на всю эту землицу, да на запущенный, выгоревший наполовину сад. Вот, выправить грамоту, и… Раничев про себя усмехнулся: ну, блин, даешь, Иван Петрович, совсем уже из ума выжил! Евдоксю-то для начала надобно из сорок девятого года вернуть, а уж потом вовсе не сюда возвращаться – в свое, привычное время. Которое, впрочем, уже и подзабываться слегка начинало, Иван даже иногда просыпался в холодном поту – а было ли все? Исторический музей, самодеятельная рок-группа, в которой играл на басу, квартира, Влада – женщина широких взглядов, по профессии врач?
Впереди показался неширокий замерзший ручей, миновав который, сани с разгона взнеслись на пологий холм и остановились у высокого частокола.
– Вон она, тут живет, вдовица Матрена, – показав рукой на широкие, обитые железными полосами ворота, пояснил Афанасий. – Вы идите с подарками. Я вас на углу подожду, у церкви Фрола и Лавра.
Важно кивнув, сваты слезли с саней, и, немного размяв ноги, забарабанили кулаками в ворота:
– Эй, отворяйте! У вас товар – у нас купец.
Ворота тут же открылись, словно бы гостей давно уже поджидали. Сгорбленный старик-слуга закланялся, затряс жиденькой бороденкой:
– Входите, входите… Давно вас ждем. Посейчас доложу хозяйке… – старик с неожиданной проворностью взбежал на высокое крыльцо. – Матрена Ивановна, приехали-таки скоморохи! Куда их пока – в людскую? Ну, язм так и помыслил… – Он обернулся к гостям. – Эй, скомороше! Давайте, к соседнему крыльцу.
– Что это старый хрен нас за скоморохов принял? – удивился Михряй. – Нешто похожи? Надо сказать, чтоб не бесчестили…
– Погоди-ко, – Раничев вдруг увидел на верхней, окружавшей высокие купеческие хоромы галерее стройную фигурку с непокрытой головой, в длинном синем с серебром сарафане и распахнутой телогрее. Ветер трепал светлые волосы девушки, щеки раскраснелись, серые блестящие глаза сверкали, словно бы предвкушали нечто…
Таисья – узнал Раничев. В общем-то, ничего необычного в появлении здесь бывшей разбойницы не было – они ведь с Матреной подруги все-таки. Однако… Однако что-то таинственное и не совсем обычное почудилось вдруг Раничеву в этом просторном дворе. Пуст был двор, не считая старого слуги-привратника, пуст абсолютно. А где же, интересно, челядь? Ну, допустим своих холопей у вдовицы нет, чай, не боярыня, купчиха, пусть и очень богатая, но ведь помощники, приказчики, слуги должны же быть – иначе ж как же со всем хозяйством управиться? Домина эвон, в три этажа, с переходами, крылечками, галереями – истинные хоромы, не у каждого князя такие отыщутся, не говоря уже о боярах. Такой дом присмотра требует, да и не похоже, что не ухожен. Весь двор чисто выметен, снег почищен, даже с крыш амбаров – и то сбит аккуратно. Собаки – злобные псины – вона, сидят на цепях у будок да, помахивая хвостами, просительно посматривают на старого слугу. А тот идет уже с миской, видно, принес псам позавчерашних щей с косточками. Иван хмыкнул: уж больно умильно посматривали собаки на миску, зато на гостей – ноль внимания. Привыкли? Странно…
– Идите за мной, скомороше, – покормив собак, поманил сватов старик.
– Да какие мы тебе… – начал было Лукьян, однако Раничев вдруг крепко наступил ему на ногу и шепнул:
– Помолчи-ка, парень… Чую, неладное что-то тут делается.
